Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
Веет морем ржаное безмежие
Хмелем-радостью - песня души!..
Алесь сразу же замолчал и помотал головою - виновато, как бы прося
прощения. Было заметно, что он почувствовал себя неловко, смотрел на
дорогу уже с какой-то озабоченной неудовлетворенностью. Он тогда так и не
понял, отчего Алесь смутился: потому ли, что видел еще в нем учителя,
робел перед его судом; или потому, что - это позже пришло - чувствовал в
душе неизбывное, давнее:
Позже не раз замечал, что в Алесе, который напечатал не .одно
стихотворение, живет смущение за это свое занятие; вечная деревенская
стеснительность перед людьми, которые делают другое, настоящее дело: сеют,
косят, хлопочут р хозяйстве ..
– Лучше других послушайте...
– сказал Алесь виноватым голосом. Он
покашлял, вскинул голову, почти зажмурил глаза, почувствовал вдруг, что
мешает воротник кожуха, нетерпеливо отвернул его. Как бы задумался, а в
голосе появились смелость и гордость:
Падают снежинки ... Бриллианты росы ..
Падают, белеют за моим окном .
Расчесали вишни шелковые косы,
Уронили наземь снеговой венок ..
Где-то там в просторах отгремели громы .
Отцвели печали чьей-то лепестки.
И как будто снова приближаюсь к дому
Повидаться с теми,
Что навек близки.
Стихи удивительно волновали: какое-то непонятное очарование
захватывало, увлекало, завораживало тихой задумчивостью музыки,
необычными, как морозные узоры на окне, картинами-видениями, задушевным,
убежденным голосом того, кто читал...
Когда Алесь кончил, захотелось помолчать, подумать. Самого потянуло на
воспоминания, на раздумья. Уже погодя спросил:
– Чьи это?
– Павлюк Трус!
– сказал он с восхищением, с гордостью - Наш, из
университета .. студент наш...
– Хорошее стихотворение!..
– Это - большая поэзия!
В памяти долго жила, не исчезала не совсем понятная, грустная строка:
"Отцвели печали чьей-то лепестки..." - строка, почему-то особенно
волновавшая, заставлявшая думать о недосягаемых тайнах поэзии.
– Почему теперь некоторые пишут красиво и... как бы сказать - не
просто... туманно?..
– спросил он тогда и пояснил: - Вот у Пушкина все
просто: "Буря мглою небо кроет..." Или - "Во глубине сибирских руд...".
– Пушкин - хороший поэт.
– Алесь остановился, заду-1 мался - как лучше
сказать? Поправил себя: - Он был хороший поэт. Но он устарел. Отжил свое.
Теперь у поэзии - новые законы.
Современные... Все меняется. Изменились и законы поэзии...
– А Купала? У Купалы ведь тоже все просто. И современный, а все
ясно.
– Апейка припомнил: - "Среди пущ и болот белорусской земли..."
– Это из его дореволюционных стихов. Теперь и у Купалы другие мотивы и
стиль другой. Возьмите его "Орлятам". Купала также старается идти в первых
рядах новой поэзии. Но ему нелегко освободиться от старого...
Возражая, Алесь говорил мягко, без какой-либо амбиции, в тоне его
чувствовалось не только уважение к бывшему учителю, а и добрая, не
растраченная в городе скромность. При всей деликатности своей, все то, что
говорил, Алесь говорил твердо, убежденно. Он, Апейка, сам возражал ему
мягко, как бы осторожно, можно сказать, не столько и возражал, сколько
высказывал свои сомнения, не утрачивал ощущения:
ученик вырос! В чем-нибудь другом Алеся, видать, поучить можно, а что
касается поэзии, то здесь и прислушаться нелишне. Прислушаться да
поразмыслить.
– В каждую эпоху, - терпеливо объяснял Алесь, - в поэзии были свой
строй, свой язык. У Пушкина - одни, у нас - другие... Меняется время,
меняется и поэзия...
В наши дни этот закон действует еще сильнее: наше общество не похоже ни
на одно из тех, что были раньше! Это ставит и особые, необычные задачи
перед поэзией! Нашим поэтам надо говорить так, как до них не говорил
никто! Отсюда и вся радость и вся трудность!
Долго ехали молча; только размеренно, споро рубили смерзшийся,
укатанный снег лошадиные копыта, скрипели гужи, бежали навстречу
заснеженные деревья, кружилось поле. Алесь снова поднял воротник, спрятал
маково-малиновые уши, вбирал блестевшими глазами изменчивую яркую красоту
дороги.
Говорили еще немало, но уже не о литературе: вспоминали школу,
товарищей Алеся; Апейка рассказывал о своих исполкомовских делах. В
разговорах незаметно доехали до леса, перед которым дорога расходилась на
две: одна - в сторону леса, в сельсовет, а другая - через лесок же - к уже
недалекому родному селу Алеся. На развилке Алесь соскочил. Он, Апейка,
сказал, что мог бы подвезти и до дому, но парень замотал головой: "Не
надо, добегу сам. Тут близко". Вскинул на плечо фанерный сундучок,
благодарно помахал рукой; в кожушке, в сапогах, фасонистой шапчонке, то
шагом, то бегом направился дорогой к дому. Отдаляясь, оглянулся, помахал
рукою...
В молчаливом лесу, в чуткой, звонкой тишине, долго и радостно думал:
вышел парень в большой мир, расправляет крылья. Вот и нещедрая на хлеб и