Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
Ноги зябли, было холодно. От неласкового ветра, что налетал сильными
порывами, бил в лицо, заползал за воротник, вечер казался студеным. Ганна
едва сдерживала дрожь. Небо нависало очень низко, только где-то далеко за
болотами тускло тлела узенькая полоска. Гумна, заборы, деревья чернила
сырая темень Дошла до пригуменья Василя, вслушалась, тихо открыла ворота.
Тут, за углом гумна, должна быть яблоня.
Вот она. Ганна остановилась, осмотрелась.
Прислонилась к яблоне, почувствовала, как сиротливо раскачиваются, шумят
голые ветви...
Еще издали услышала шорох шагов. Кто-то шел к пригуменью. Он или не он?
Если пройдет по стежке, значит, не Василь; свернет сюда, - он.
Настороженно ждала. Человек свернул к ней, приблизился; стала видна во
мраке темная фигура
– Ты?
– прошептала она.
– Я.
– Задержался...
– Приехал поздно...
Стояли, молчали, но самих полнило чувство ожидания. Не радостным, не
беззаботным было это чувство, не легким - ожидание; совсем иным было все,
чем тогда, три года назад, когда он был неженатым, а она - незамужней. И
не только муж ее, жена его были этому причиной. Ни он, ни она не думали о
них, и Василь и Ганна жили в то мгновение только встречей, ощущением того,
что, как когда-то, они снова в темноте одни. И все же радости и близости
прежней не было.
Что-то и роднило их, и влекло друг к другу, и сдерживало, разделяло.
Пережитые разъединенно многие дни, месяцы межою легли между ними. И не
чужие как будто были Ганна и Василь, а - как бы чужие...
Василь почувствовал, что Ганна дрожит.
– Холодно?
– Аг-га...
– Пойдем в гумно. Затишнее там.
– Не надо. Скоро д-до дому.
– Пока еще...
Все же пошла за Василем. Послушно протиснулась в приоткрытые ворота. В
гумне показалось тепло - не гулял студеный ветер. Но ток был как лед.
– Тут солома в засторонке, - тихо сказал Василь.
Солома податливо осела под ними, обняла с боков. Ганна зарыла в солому
ноги, сразу стало уютнее и теплее. Пахло прелью от стрехи, током, свежей,
недавно обмолоченной ржаной соломой. Вверху, где-то под стрехой, пискнул
спросонья воробей.
Василь неловко, будто первый раз в жизни, обнял Ганнины плечиНачал
ласкать ее, привлек к себе. Сначала несмело, неуверенно, но чем дальше,
тем смелее, горячее. Это был уже не тот стыдливый, диковатый Василь, но
она не думала об этом. Не та была и она. Да что из того: им было так
хорошо.
Она не сопротивлялась, сама приникла к нему. Она поцеловала его так,
что
лихорадке от огня, что переполнял ее, от страсти, от жажды быть ближе,
ближе к нему.
– Василько, милый! Родной! Васильке!
Потом лежали тихие, поспокойневшие. Долго не разговаривали.
Вдруг в отчаянии Ганна призналась:
– Не выдержу я, Василь!..
Василь, почувствовала, глянул - будто не понял.
– Я, может... утоплюся...
Он насторожился:
– Ну... ты... это!..
– Тебе одному говорю... Не спрашивай больше! Не хочу о нем!
Ганна порывисто, горячо зашептала:
– Родный ты мой!.. Был ты у меня один... И один остался... Хоть я тебя
и не вижу... Ты - только один!..
И все неправда, что говорили когда-то - про меня и про него.
Неправда. Не было у нас до свадьбы ничего! Как перед богом говорю, как
на исповеди! Нечего мне выдумывать. Все сплетни те - неправда!.. Ты у меня
был один, один и остался.
Я, может, только и живу теперь, что ты есть... Ты у меня и теперь один,
одна радость. Я потому и пришла. Ты не думай плохого...
– Я и не думаю...
– Может, не надо было набиваться на встречу, но мне так хотелось хоть
немного побыть вдвоем! Хоть слово сказать, хоть услышать слово...
Она вдруг призналась с сожалением:
– Злая была тогда на тебя. Не поверил! Другим поверил, а мне - дак
нет!..
– Говорили ж люди...
– Говорили!.. И все-таки мы помирились бы, может, если б не мачеха.
Очень ей добра Корчова захотелось! Родней Корчовой захотелось стать!..
– Я дак сразу как-то привыкнуть не мог, что ты пошла...
– Я и сама думала потом: как я согласилась! Как могла так сделать! Как
могла!
– Не своя воля...
– А виновата, выходит, сама.
– Она сказала твердо.
– Сама виновата!
Самой и бедовать век!
4
Свет не без добрых людей. Слухи о Ганнином свидании с Василем очень
быстро дошли до Глушаковой хаты. Первой прослышала Халимониха, принесла
весть от кого-то из соседок, сразу же начала срамить, клясть Ганну. Вскоре
узнал старик - слова не сказал, но глянул хориными глазами так, что внутри
у Ганны заныло от страха.
Евхима не было. Он приехал с поля под вечер. Сразу, как только он
въехал во двор, Халимониха бросилась к нему, но старый Глушак вернул ее со
двора. Старик и Евхим направились с телегой к повети. Потом вернулись