Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
в порядок перед большим, на полстены зеркалом; правда, и Анисья и ее
попутчица чувствовали себя перед зеркалом не совсем уверенно,
стеснительно. Было похоже, смотрелись больше потому, что не хотели, чтоб
про них подумали, будто они не знают, как надо вести себя среди культурных
людей...
Потом в очередях стояли у столиков, где регистрировали делегатов и
гостей; округа были разные, и разные были столики. Исполнив эту важную
обязанность, наконец
двигался двумя широкими встречными течениями, цепляясь за группки около
стен, обтекая тех, кто стоял посредине.
У Апейки было такое ощущение, будто он все глубже входил в воду:
какая-то собранность и вместе радостная легкость, приподнятость; один
взмах руки, другой - и вот плывет среди простора, ширины речной. Шел-плыл
среди гомона, среди бесконечного разнообразия голосов, разнообразия лиц,
порой знакомых, больше - незнакомых. Шли чисто выбритые, шли обросшие
бородами, в помятых кортовых пиджачках, в строгих суконных френчах, в
военных гимнастерках, женщины с городскими прическами и в деревенских
платках; шли крестьяне, колхозники, председатели колхозов и исполкомов,
партийные работники - дети всей свободной белорусской земли, - говорили,
смеялись здесь, в праздничном вестибюле клуба имени Карла Маркса, в
котором собирались самые важные собрания того времени. В одной большой
группе Апейка увидел тесно окруженного толпой Червякова, - люди, большей
частью деревенские, о чем-то спрашивали у председателя ЦИКа, вслушивались,
пересказывали один другому...
Аггейка с радостью здоровался с товарищами, знакомил со своей
притихшей, остро внимательной землячкой. Была в нем даже гордость за себя:
вот сколько знакомых, близких и далеких, по всей, можно сказать,
белорусской земле; радостно было чувствовать, что - не одиночка, не
досужий наблюдатель, а работник в своей семье, в которой столько
товарищей, друзей, что и знают, и уважают, и ценят его. В это утро, среди
бодрого, оживленного говора и шума, не было и следа вчерашнего настроения,
тревожных мыслей; было, чувствовал он, немного неловко за ночную
расслабленность; думалось, что тревоги - от одиночества, от нервного
возбуждения - преувеличены, верилось, что все в конце концов будет хорошо,
только хорошо. Чем больше проходило мимо него радостных, взволнованных
лиц, чем больше нарастал праздничный гомон, тем легче отступали
неспокойные мысли, становилось шире, крепчало радостное настроение,
чувство чудесной, способной преодолеть все на своем пути силы. Было как на
утренней Припяти, среди могучего течения, где так хорошо
силу своих рук, где широкая радость в душе была соразмерна ширине речного
простора. Словно тучка набежала на лицо Апейки, когда увидел подтянутого и
тоже веселовозбужденного Башлыкова, что двигался навстречу, посматривая
уверенно по сторонам, разговаривая с худощавым, обветренным, тоже в
гимнастерке человеком. Поздоровались, обменялись несколькими
незначительными, сдержанными словами; Апейка узнал, что Башлыков приехал
еще вчера утром и живет там же, в "Европе". Тучка набежала, скрылась, и
снова Апейка плыл среди чистого широкого течения, радостный и крепкий.
В конце вестибюля он немного потолкался у книжного киоска, невольно, с
надеждой, поискал глазами белую, скромную книжечку со знакомым портретом.
Не нашел. Не веря, спросил ее и услышал: такой нет. И в душе и вслух
пожалел об этом. Этот случай снова встревожил Апейку, напомнил все
недоброе и неясное, что еще запутаннее сплелось в нем после вчерашней
встречи с Алесем.
Зазвенел звонок, и все направились к дверям, у которых собрались
очереди людей, весело и озабоченно достававших из карманов удостоверения.
Женщина с красной повязкой на рукаве, стоявшая у дверей, указала, где
места Мозырьского округа. Апейка и Анисья пошли по залу, шуршавшему
обувью, скрипевшему креслами, наполненному гулом, сквозь который здесь и
там прорывались оклики. Снова Апейке пришлось сойтись с Башлыковым, даже
сесть рядом.
По мере того как утихало шуршанье шагов, скрип кресел, стихал и гул.
Затихающий зал все больше пронизывало ожидание, не будничное, скучное, а
торжественное, что бывает перед началом важного, выдающегося события.
Ощущение важности момента, особенно волнующее потому, что многие из
сидевших в зале были нечастыми гостями в столице, попали сюда из деревень,
из курных хат, невольно передавалось и Апейке. Тишина ожидания сменилась
оживленным шумом, как только из-за кулис показались члены президиума.
Первым на сцене появился Червяков, медленно, неуклюже протиснулся меж
креслами и столом, стал, обернулся, поглядел, как заходят, садятся другие.
Черные, прищуренные от света настольной лампы глаза внимательно, хозяйски
пробежали по залу: спеша входили припоздавшие делегаты, гости.
Червяков переждал, пока сели все, пока опять установилась тишина.
Наклонив голову так, что только тускло-желто поблескивала лысина, он
заглянул в бумагу перед собой; то и дело подымая довольные, подсвеченные