Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
Перед ним была тускло освещенная ллощадь с голыми деревьями, в окно бился
сильный ветер, с крыши капало. Апейка чувствовал странную усталость,
показалось: давно-давно в Минске; с радостью думалось о дороге домой. На
площади желтели круги от нескольких фонарей, несколько огней светилось
поодаль, в промежутках меж домами. Глядя на них, Апейка подумал вдруг
возбужденно: сколько их, огней, - не таких, а из лучины, из керосина, -
из-под соломенных
раздумья, недоверие и вера, надежда и отчаяние. Великий, необъятный
простор - до Москвы, за Москву, за Урал, за Сибирь - в раздумье, в
надеждах, в тревоге. В большой озабоченности, в небывалом походе. Увидел
будто заново Юровичи, свой район - одна маленькая капелька в океане!
Капелька, а какой дорогой показалась она. И в капельке свой мир и своя
надежда!
Пусть тревога, пусть муки, боль, но впереди - хорошее.
Хорошая жизнь. Муки ради хорошего - неплохие муки. Все в конце концов
придет к хорошему. Это - главное!..
6
Утром, перед отъездом, он снова зашел к Алесю. Сидел недолго: некогда
было. Алесь оделся; вместе шли по кривым и мокрым, почернелым переулкам,
поскальзывались на тротуарах и дорожках. Солнце обозначалось не яркое, а
тускложелтое, закутанное мутной пеленой. Все небо было каким-то сырым,
туманным. Алесь молчал, ступал понуро; все в его жизни было, как и прежде,
неясным...
– Жизнь есть жизнь, - сказал Апейка.
– Всякое может быть. С твоей бедой
выяснится скоро, я уверен!.. Но и потом - покоя не будет! Всякого
повидаешь, и беду встретишь не одну, может... И радости будет, и беды!
Такая штука - жизнь!.. Так вот.
– Приостановился, как товарищу, глянул в глаза: - Что бы ни случилось
потом с тобою - никогда не падай духом!.. Всякое дело делают живые люди.
Есть и у нас и умные и дураки. И негодяи есть. Всегда были и теперь есть,
как ни печально... Но есть и - народ, и партия есть. В них - наша сила.
Только с ними мы чего-то стоим.
Они разберутся во всем, по совести. Надо верить!.. И еще, - Апейке
пришла в голову другая мысль, он задумался, как выразить ее лучше.
– Надо,
что бы ни случилось, жить так, с таким настроением... что мы живем в
великое время...
Трудное и неровное, но - великое время...
На вокзале, перед третьим звонком, Апейка напомнил ему:
– Я тебе, брат, не просто так сказал. Помни: круто будет - приезжай.
Устроим. Или учителем, или еще кем.
– Посмотрю, - думал Алесь о чем-то своем.
Апейка, будто передавая силу, крепко сжал его руку. Не сразу
Уже из окна вагона, когда поезд тронулся и Алесь начал отдаляться, что-то
вдруг потянуло к нему. Заныло внутри - неспокойное, тревожное...
Грохотали, гремели внизу колеса, примолкая только на станциях и
полустанках; тогда в вагон начинало потягивать холодом. Суета и голоса
утихали вскоре, и снова переговаривались только колеса, и под их перестук
проходили, проходили в памяти лица, звучали голоса, был будто снова в
клубе имени Карла Маркса, волновало снова ощущение простора. Чем больше
перебирал в памяти слышанное на сессии, доклады, выступления, тем упорнее
в ощущение - начинается, по-настоящему!
– входило нежеланное, беспокойное:
серьезный разговор подменен во многом праздничным. Это, конечно,
по-своему красиво, приятно; это тоже поднимает людей, но поднимает
празднично, не для терпеливой и тяжелой работы. Мало мобилизует людей на
серьезный, упорный труд, необходимый для величайшего наступления. Он
чувствовал, что виноваты в этом больше всего докладчики - Рачицкий и
Голодед. Большинство выступавших были под влиянием того, что и как они
говорили. Стремились думать, как они, и говорить, как они; особенно много
значил здесь пример Голодеда. Другие старались быть на его уровне, шли за
ним так, как идут за руководителем, которому верят во всем и которого
любят. Тем более что дело само захватывало величием, обещанием такого, о
чем недавно можно было только мечтать! Апейка думал: ~как важно было то, о
чем говорил Голодед, как нужны были ему трезвость и деловитость.
Вспомнил: "удесятерить темпы!" - колеса внизу, казалось, выговаривали
тоже: "удесятерить!.. удесятерить!.." -г почувствовал тревожно, что не
знает, как это удастся сделать.
И не представлял, что получится, если удастся сделать, - без агрономов,
техники, необходимых кадров. Тревога была боль-"
шой, знал теперь, что и другие не лучше подготовлены! Подумал, кгк этот
призыв подействует на Башлыкова, на многих районных руководителей, которые
и теперь - чего греха таить!
– нередко добиваются процентов угрозами и
принуждением! Заново вспомнил, что говорил Червяков: допустима ли
насильственная коллективизация?
– и беспокойство усилилось: как это может
подогреть некоторых!
Темпы!.. Разве он не понимает, что топтаться на месте нельзя! Разве он
не понимает, что обстановка требует: нужны темпы! Но разве ж можно и о том