Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
забывать, какое это непростое, сложное дело - колхозы - и как важно делать
его серьезно, хорошо. Большое, сложное дело искалечить легко и загубить! И
людей разуверить не трудно! Как же не считаться, товарищ Рачицкий, с тем,
есть ли возможность сделать все с таким размахом, с такими темпами,
хорошо, надежно! Не наскоком, а с толком! Это ж, ко всему, не годовая
какая-нибудь кампания!.. Зачем же вы так легко "готовы"
перекрыть темпы, которые
"Неужели я на самом деле не понимаю чего-то, как мне подсказывает
Башлыков? Неужели во мне все это - на самом деле крестьянская шаткость,
мужицкая жалостливость?
Правый уклон в прикрытой рассуждениями "форме"?..
Уклон не уклон, а пришить... могут!.. Пришить и "сделать выводы"!..
Чего там - могут сделать, делали уже, делают...
Галенчики!" Угрожающим вспомнилось то, что жестко заявил в первый
вечер, казалось, добрый, многоопытный Червяков: жизнь беспощадно отбросит
всех, кто не сможет идти нога в ногу! Будто предупреждение себе услышал
Апейка...
Усилием воли разорвал натиск беспокойных мыслей, начал думать о жене,
детях - как они там? Соскучились, видно, по нему, как и он по дому. Месяц,
кажется, не виделся.
"Домой, домой!" - слышалось, выстукивали под вагонами колеса,
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Тот, кто хочет избавиться от беды, хватается за соломинку. В поисках
избавленья Ганна ухватилась за почти незнакомую девушку.
Все-таки была какая-то надежда на нее: может, посоветует, куда пойти, к
кому обратиться. У нее ведь в Юровичах и в Мозыре знакомых, видно, много.
Ганна знала, что она работает учительницей в Глинищах.
Однажды случайно столкнулись лицом к лицу в олешницкой лавке; Параска
даже брови подняла удивленно и обрадованно; узнала Ганну с первого
взгляда. Но Ганна тогда отвела глаза в сторону, не подала и вида, что
помнит, нарочно спряталась в толпе.
Почему так поступила тогда, не сказала бы и после. Может, потому, что
все очень уж неожиданно получилось; может, потому, что сказать ничего
хорошего не могла - но, как бы там ни было, Ганна теперь от души пожалела
о своей неприветливости. Мысли ее все время обращались к Параске.
Еще тогда узнала Ганна от Миканора, что Параска учительствует в
Глинищах. Теперь услышала от него же, что часто она бывает и в Олешниках,
на собраниях, в школе.
Тут Ганна и подкараулила ее, когда та вышла на улицу.
Ганне, правда, не очень повезло: с Параской шел старый человек в
свитке, с книгами и тетрадями, но она подошла запросто к девушке,
лоздоровалась.
–
– сказала нарочито весело, поприятельски.
– Узнала...
– просто, располагающе ответила Параска.
– Давно было...
– Давно...
Пошли, помолчали. Ганна напомнила:
– Собирались в Курени к нам учительствовать!
– Собиралась! Да не пришлось. Назначили в Березовку, А теперь вот - в
Глинищи...
Только прошли улицу, вышли в поле, как догнал Миканор. Гаина надеялась,
что он свернет или отстанет, но он шел и шел, будто охрана. Ганна
посматривала на него с неприязнью - надо ж, принесло не вовремя.
И без того неловкий, он теперь - рядом с Параской - казался Ганне еще
более неуклюжим, громоздким.
"Как медведь. А кавалером быть хочет..." - подумала Ганна.
Догадывалась, что неспроста Миканор тащится рядом.
То говорили о чем придется, то молчали. День был пасмурный, за
желтоватой куделью туч обозначался немощный кружочек солнца, которое никак
не могло пробиться, залить дорогу, поле светом. Так же пасмурно,
неопределенно было и у Ганны на душе...
– А я тогда, в лавке, подумала, - сказала Параска Ганне с веселой
откровенностью, - что признавать не хочешь меня!
Ганна почувствовала себя виноватой.
– Неожиданно получилось все!.. Да и, можно сказать, забыла уже!..
– Недолго были вместе. И столько времени прошло!
– Много! Как на том свете было!..
– Я вспоминала тебя. Думала - как тебе замужем?
Ганна почувствовала в словах Параски вопрос, нахмурилась.
– Чего там думать...
– только и сказала.
От всех этих проводов остались в памяти неприязнь к Миканору и чувство
неопределенности, недосказанности, которое все время жило в душе. Чувство
это усилилось, когда расстались, когда с Миканором пошли назад. Будто и не
было рядом Миканора, шли, жили каждый своим настроением, своими мыслями.
Заметила только мельком, что он очень возбужден, готов захохотать,
закричать от какой-то радости. Идет как захмелевший. Он не захохотал, не
закричал; внимательно глянув на нее, неожиданно спросил:
– Правда ето, что Евхим тебя бьет?
Она недовольно повела бровями, помолчала. Будто озлилась на него за
вопрос.
– Правда не правда - какое кому дело?!
– Нам до всего дело!
– важно заявил он. Деловито добавил: - Советская
власть, не секрет, судит за это! Хочешь, скажу ему?
– Не хочу!
– отрезала она. Решительно, твердо.