Люди остаются людьми
Шрифт:
— Как его фамилия?
— Не знаю, но могу узнать.
— Не надо, — говорит Костылин. — Я сам узнаю. Навстречу нам попадается Янсен. Он искоса быстро оглядывает Костылина и молча проходит мимо.
— Кто это?
— Вместе работаем.
А может быть, Костылин и не представитель подпольного центра?.. Откуда я это взял? Зачем я показал ему Валерия? А вдруг этот Костылин враг?
Мы доходим до четырнадцатого блока, и он прощается со мной. Сегодня Костылин сдержаннее: он ни разу не заговорил об антифашистском подполье и о
Он поднимается к воротам. У него острые плечи, шея высокая, но тонкая… Нет, не враг, решаю я. Он бывший тренер «Спартака», военнопленный офицер, и он хочет бороться, как и я.
Мы прохаживаемся по аппельплацу — я и тот худощавый прямой человек, которого я видел с Валерием. Его зовут Иван Михеевич, у него смешная фамилия — Копейкин.
— Вы, случайно, не капитан Копейкин? — Я вспоминаю известного гоголевского героя.
— Какое там капитан, я цивильный, — отвечает Иван Михеевич и смотрит на меня светлыми улыбающимися глазами.
У него много морщин, выпирающий подбородок, но лицо удивительно хорошее — душевное русское лицо.
— Я вез рыбу, а немцы меня хап — и в лагерь, — говорит он. — И все. Черт их задери-то совсем!
Лукавит, думаю я. Выправка у него военная. Кадровых военных даже лагерь не меняет: у них прямые кости…
Он из Ленинградской области, я тоже жил в Ленинградской области, и поэтому мы земляки. Валерий так и представил меня Копейкину: вот, мол, твой земляк, из одной области.
— А как ты сюда угодил? — спрашивает Иван Михеевич и опять смотрит на меня, теперь с легким прищуром, чуть испытующе.
— Это длинная история.
— Ты политрук?
— Я здесь числюсь политруком, но я не политрук. В последнее время работал в штабе дивизии, в оперативном отделении. Знаете?
— Откуда мне знать, что ты!.. И ранен был?
— Разок был и разок контужен, но не сильно. — По-моему, этот Иван Михеевич «прощупывает» меня — не просто знакомится, а именно прощупывает зачем-то.
— А в плен как попал?
— Контузили, а потом взяли — во время окружения, и Иван Михеевич сочувственно покачивает головой и косит «а меня умненький, с прищуром взгляд.
— И бегать, поди, из лагерей приходилось?
— Приходилось.
— Да, — говорит он, — чего только пережить не довелось русскому человеку… Ну, до свидания, земляк, заговорились мы с тобой.
— До свидания…
Прогуливаюсь с Валерием. Вспоминаем мирную жизнь. Неожиданно он спрашивает, знаю ли я, что союзники высадились на французском берегу.
— Знаю.
— Откуда?
— От камрадов.
— Теперь я буду сообщать тебе военные новости, — негромко говорит Валерий. — А ты передавай их своим товарищам. Согласен?..
Через несколько дней я вижу на аппельплаце Валерия и Костылина. Они сосредоточенно беседуют. Еще через несколько дней
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Я член подпольной организации Маутхаузена. Я подпольщик, настоящий антифашист. Радости моей нет предела. Я снова боец великой Красной Армии, и пусть в моих руках пока нет ни винтовки, ни автомата; пусть подразделение, к которому я теперь принадлежу, по-прежнему плотно окружают враги; пусть борьба неравная — мы воюем. Мы тоже наносим удары по врагу — мы, маленькая частица нашей сражающейся Родины…
— Надо помочь полковнику Иванцову. Старик сильно ослабел, помереть может. Будешь носить ему похлебку, — приказывает мне Иван Михеевич.
— Есть, — отвечаю я.
— Гляди только, не попадись. Обстановка сейчас — сам понимаешь…
Я понимаю. После покушения на Гитлера эсэсовцы особенно лютуют. Уголовники, одно время было поджавшие хвост, опять приободрились.
Не исключено, что установлена слежка за заключенными-коммунистами и, конечно, в первую очередь за советскими старшими офицерами.
— Возьми в вашрауме мой котелок и тащи, — говорит Иван Михеевич.
И я тащу. Полковник Иванцов живет на четырнадцатом блоке. Проникнуть сейчас туда через ворота трудно: привратники стали строже; передать сквозь проволоку вовсе немыслимо: если заметит кто-нибудь из «зеленых» (уголовников), то Иванцова изобьют и вдобавок могут учинить допрос.
Заворачиваю сперва на седьмой блок и всеми правдами и неправдами получаю с Кики старый долг — сигарету (между прочим, Кики принимает меня за русского цыгана). С сигаретой в кармане я чувствую себя увереннее. Дойдя до четырнадцатого, подзываю к проволоке одного русского, судя по бледному лицу, новичка.
— Иванцова знаешь?
— Дедушку?.. Позвать?
У проволочной сетки появляется невысокий, большелобый, очень истощенный человек.
— Здравствуйте, земляк.
— Здравствуйте, — отвечает он, видимо, чуть недоумевая.
— Вы сейчас можете подойти к окну в шлафзале, в спальной комнате, — поясняю я, — к окну, которое смотрит во двор пятнадцатого блока?
— Могу. А зачем?
— Я сам из Омска (Иван Михеевич сказал мне, что Иванцов из Омска)… Поговорить было бы желательно, земляк.
— Ну, давай! — Недоумение на лице Иванцова сменяется очевидной радостью.
С привратником пятнадцатого блока я немного знаком.
— Хочешь сигарету, Юпп?
— Тебе надо войти?
— Ты угадал, старый плут.
Он совсем не старый, но такова уж форма приятельского обращения у «зеленых».
— У тебя дело? — справляется он.
— Так, мелочь, маленький гешефт.
— Одной сигаретой ты, бродяга, не откупишься.
— Ты получишь полторы сигареты, безбожник. У меня в кармане припрятан еще окурок.