Люди с чистой совестью
Шрифт:
На фоне неба на мосту ясно видно движение. Четыре или пять фигурок что-то тащили.
– Остановились!
Слившись в один клубок, они замерли на месте.
– Пулемет. Станковый пулемет устанавливают, - шептал возбужденно Горкунов.
Нельзя было медлить ни минуты. Я взглянул на насыпь. Хлопцы на фланге достигли только половины ее.
Подав шепотом команду, мы бегом бросились под мост. Уже не менее полусотни человек достигли узкого горлышка. Арка красивыми линиями чернела над самой головой. Только тогда зашипела где-то в небе ракета. Бегущая толпа партизан проскакивала теснину. Мы
– Еще теплые, - бормотнул к чему-то Горкунов.
– Как бы не бросил гранату...
Трассы немецкого пулемета перекрестились с очередями наших. Вдоль полотна ударили автоматы. Это посланное мною отделение вскарабкалось на мост. Лай немецкого пулемета смолк. Словно бешеный пес поперхнулся сунутой в глотку палкой.
В сорокаметровой высоте хрип, возня, и к нам вниз один за другим шлепнулись три фашиста.
– Два сбежали. Пулемет наш!
– крикнул сверху Антон Петрович.
– Оставаться до подхода обоза! Удерживать мост! Антон Петрович, слыхал?
– командовал Горкунов снизу.
Выскакивая из ущелья, ударные роты, как бурный пенящийся поток, уже разливались по улицам Делятина.
– Теперь они сметут все на своем пути! Я пошел с третьей! С тобой восьмая. Сережка Горланов! Чуешь?
– крикнул Горкунов.
– В распоряжение подполковника!
Задержались всего на две-три минуты. Иногда это нужно, чтобы хоть на миг почувствовать, охватить слухом всю картину боя, а не только стреляющий рядом пулемет. Стрельба уходила вправо, и по множеству автоматных очередей я определил, что именно туда быстро двигался Карпенко со своей третьей.
– В чем дело?
– спросил я Горланова.
– Мост через Прут должен быть левее!
Горланов тоже с тревогой прислушался к стрельбе.
– И мне показалось. Но что здесь, в суматохе, разберешь?
Осмотрелись. Взлетали ракеты. Стрельба быстро удалялась. Наши шли без заминки. Начались пожары. Со мной были лишь Горланов и один взвод его роты, да Женька, мой четырнадцатилетний "адъютант", прикомандированный в последние дни ко мне комиссаром.
– Нужен проводник, товарищ подполковник, - твердил мне Горланов. Время теряем!
Мы стали стучаться в ближайшие хаты. Но перепуганный выстрелами народ сидел тихо и не отвечал.
– Что же делать? Эх, была не была...
Размахнувшись, я прикладом высадил первое попавшееся окно. Сунул голову в хату. У самого окна стояла широкая семейная кровать, вздыбившаяся перинами. Такие бывают в Польше. Под периной лежала женщина. В самом уголке кровати я заметил худощавого мужчину, дрожавшего от страха.
Крикнув что-то успокоительное женщине, от чего она, вероятно, испугалась еще больше, мы с Горлановым пытались вытащить бормотавшего католические молитвы хозяина. Стараясь изо всех сил убедить его, что ему ничего не угрожает, мы совали ему под нос автомат и просили, умоляли об одном:
– Выведи нас на мост через Прут. Быстрее! Кратчайшим путем. Понимаешь?
Наконец он понял.
– Маричко! Я зараз врацам. Покаже паном, цо им тшеба, - и вылез к нам через вышибленное окно.
Предводительствуемые этим белым "привидением", мы бросились к мосту через Прут.
– Скорее, пока его
Я взглянул на часы. Бой продолжался не более десяти минут.
К мосту мы поспели раньше немцев. Дали три условные ракеты. Понимая, что Руднев, ведший сзади колонну, может не поверить такому быстрому захвату моста, я пустил в небо несколько очередей. Пусть услышит звук советского автомата.
– Цо пан каже робить далей?
– спросило белое "привидение".
– Беги домой! Беги скорее к себе и кричи: "Передать комиссару: мост захвачен!"
Повторяя про себя, как молитву, эти четыре слова, обрадованный проводник исчез в темноте.
Горланов со своим взводом уже занял оборону на противоположном берегу Прута. Третья рота в городе весело перекликалась озорным фырканьем автоматов. Через полчаса к мосту стали подходить выходящие из боя группы.
Станция была захвачена Матющенкой почти без боя. Минутная задержка произошла из-за подошедшего в это время эшелона. Но он шел порожняком. Небольшая группа фашистов на вокзале почти не оказала сопротивления и была перебита. Штаб группировки генерала Кригера охраняла всего одна рота немцев и два танка. Они были сожжены во дворе, где ночевали танкисты. Попутно хлопцы разбили несколько немецких магазинов с продуктами. Народ бросился на еду, забыв о генерале Кригере. Бойцы выходили к мосту, жуя на ходу.
Откуда-то из переулка выскочил Володя Лапин с огромной банкой варенья в руках. Рядом с ним бежала радистка Анютка.
– Подполковник! Варенье настоящее, малиновое... Попробуйте! кричала она мне, еще не дойдя до моста.
Мне было не до варенья. Что-то неладное почуял я впереди. Проводников раньше нельзя было добыть. А сейчас из Заречья, предместья Делятина, разбросавшего за Прутом свои хаты, в нашу сторону по одному, а то и группами бежали гуцулы. Некоторые тащили домашний скарб, другие бежали с пустыми руками. На вопросы отвечали одно: "Ниц, не знаем". Но я чувствовал - там, впереди, куда должна направляться наша колонна, засел враг. Спасающийся или изготовившийся к прыжку?
Из боя стали выходить все большие группы бойцов. Я направлял их вперед за двести - триста шагов от моста с приказом занять оборону. В конце Заречья образовалась внушительная цепь. Теперь уже была полная уверенность, что мы удержимся. Но вот пробьемся ли?
Вскоре на шоссе показался комиссар. В кожаном пальто, подтянутый и бодрый.
– Здорово вышло у тебя с мостом!
– радуясь успеху, крикнул он.
– Я даже не поверил ракетам. Но потом слышу очереди нашего автомата. Это ты стрелял?
Руднев остановился и пожал мне руку.
– Да, что за психа в кальсонах ты прислал ко мне? Хлопцы чуть было его за фашиста не приняли. Но он так радостно кричал: "Передать комиссару: мост захвачен", что я понял, это твои штучки.
На возбужденных лицах стоявших вокруг бойцов была написана радость победы. Это была победа Руднева, его военного таланта, его ума и сердца, учета психологии врага и понимания души своих партизан!
Мы простояли на мосту четверть часа. Руднев, провожая взглядом уходивших за мост бойцов, все больше хмурился. Мы не сразу заметили новую угрозу, нависшую над отрядом. Было в эту ночь одно обстоятельство, которое даже и комиссар не мог учесть.