Люди с чистой совестью
Шрифт:
– Гляди, Семен... Наш фронт врага отсюда стянул. Ага? А потом що? А потом он его, как волка в капкане, прижал. Бачишь? Нам же надо на своих, пускай и маленьких масштабах науку применять... Що нам надо? Нам надо немца убедить, що для нас город - самое главное. От они с Цымбалом бой ведут чего? Они думают, що он к мосту идет. А он должен сейчас на Сарны...
Дверь распахнулась, и в избу, как всегда шумно и весело, вбежал Горкунов.
– Пошел Черемушкин в разведку...
На него зашикали сразу несколько
Ковпак крепко потер лысину.
– От черт. Мысль перебил. Самое главное, самое главное сейчас... Щоб тебя черти взяли с твоей разведкой...
Но Руднев уже схватил идею Ковпака на лету. Он подошел к нему и сказал тихо:
– Не сердись, старик. Самое главное сейчас - есть ли радиосвязь с Цымбалом...
– Была связь все время, - подтвердила радистка.
Когда по нашим расчетам роты должны были выйти на исходные позиции, я поздно задержался в штабе. Возвращаясь, я заметил фигуру человека в высокой черной шапке и кожухе. Это был Руднев. Он ходил взад и вперед, нервно потирая руки, и поглядывал на часы.
Вскоре к нам подошел Ковпак. Он умостился на бревне, как в седле. Закутался в шубу и поднял воротник.
– Передохни, комиссар. Больше не думай. Теперь, що б ни придумал, оно без пользы. Началась эта инерция... Растак ее в печинку... Взорвут мосты так взорвут. А не выйдет - так что, голову тебе свою на рельсу класть?..
Руднев молча ходил по утоптанному снегу, скрипевшему на морозе.
– Нет, Сидор Артемьевич, не в мостах здесь дело. Не взорвет его Цымбал - ведь я тебя знаю, - сам пойдешь! Для этого и эскадрон Усача в резерве держишь.
Ковпак хмыкнул и завозился на бревне:
– А ты що, не пойдешь, что ли?
– Пойду...
– И голову свою горячую в пекло сунешь...
– Не об моей голове тут речь... Ведь это испытание, экзамен всей нашей годичной работе. Взорвут мосты - это значит, есть у нас пять партизанских командиров, которые уж и без нас народ поведут.
Помолчали, прислушались.
– От мени Цымбал спокою не дает... Понял он нас как следует?
– Если правильно мы его вели целый год - значит, понял, а не понял - пеняй на себя...
На юге раздался взрыв, приглушенный расстоянием и мягким ковром лесных массивов. В иную ночь мы, может быть, и не услышали бы его. Но ночь была ясная, безветренная, морозная. Скрипел под ногами снег, светящееся кольцо вокруг луны мерцало на фоне звезд.
Семен Васильевич остановился и замер, прислушиваясь, как будто он хотел услышать эхо еле слышного взрыва, и после паузы сказал:
– Молодец Матющенко!
Снова сделав несколько шагов, Руднев поднял руку. Казалось, мы не услышали, а лишь инстинктивно почувствовали, как где-то, севернее, дрогнула земля, передающая детонацию шестисот килограммов тола.
Руднев с удовольствием
– Ну учись, академик! Чистая работа!
– сказал он, картавя от волнения больше обычного.
Через несколько минут прямо на западе, растворяясь в ярком свете луны, вспыхнуло зарево.
– Бережной, Бережной работает!
– проговорил Руднев.
– Но почему же взрывов нет? Что они там жгут, черти?!
Зарево подымалось вспышками, похожими на взрывы, их было много, но звук до нас не доходил.
Наконец грянул пятый взрыв.
– Цымбал! Цымбал!
– крикнул Ковпак, сорвавшись с места.
– А я що казав?.. Понял нас. Понял и выполнил. Не может того быть, щоб не помогло.
Мы еще долго ходили с Рудневым, прислушиваясь, что же принесет нам единственный связной в этой странной операции - тихий морозный воздух Полесья.
Это было в ночь с четвертого на пятое декабря 1942 года. В эту ночь, за полторы тысячи километров к востоку от нас, войска Красной Армии под Сталинградом завершали окружение армий Паулюса. А "Сарнский крест" - это была посильная помощь партизан Ковпака героической Красной Армии, отныне начавшей поворотный путь к великим победам.
На следующий день вернулись роты, и мы из их рапортов окончательно убедились в том, что дело удалось полностью. Черные щупальца железных дорог были обрублены со всех сторон, а одно - даже дважды. Ясно было, что жирный "паучок" надолго захиреет.
От бойцов роты Цымбала и от него самого мы узнали детали выполнения совета, который ему дало командование в критический момент. Рота Цымбала вела бой. Вдоль дороги, по которой двигался обоз роты, засели немецкие цепи. Цымбал залег с резервным взводом на опушке лесной вырубки.
Раненый связной стонал от боли, зубами стягивая узелок на забинтованной руке.
– Товарищ командир, не пробьемся. На делянке их - как саранча. Из рубленого леса брустверы выложили и секуть... секуть из пулеметов. Патронов у него до черта... Не пробьемся... Надо в обход, товарищ командир... искать хода надо...
Цымбал глянул на часы.
– Поздно. Не успеем к сроку, - он взглянул на планшет с картой. Нет! Пойдем на штурм, как только стемнеет!
Пуля срезала над ним ветку. Он поднял ее, посмотрел и задумался.
Раненый партизан сел на землю и прислонился к сосне.
Цымбал думал горько: "Нет, видно, еще не гожусь я в командиры. Мое дело - вперед! Ура! А там, сзади, сидит дед Ковпак и комиссар Семен Васильевич и маракует насчет моей жизни. Где мне наступать, а где отступать... А тут голова кругом идет. Эх, видно, нет у меня той командирской смекалки..." Он сочувственно поглядел на раненого связного и сказал громко, с досадой:
– А тут еще от командиров нет никаких приказов. Третий раз спрашиваю...