Люди с чистой совестью
Шрифт:
Вначале немцы, очевидно, не придавали этому большого значения. И только через месяц, когда вновь образованный партизанский край дал себя чувствовать, гитлеровцы опомнились и стали принимать меры. Но было уже поздно.
Партизанский край, о котором мечтал Руднев, был уже создан.
Почти два года спустя, когда войска Красной Армии, заняв Житомир, захватили архивы житомирского гестапо, я в них разыскал материалы суда над лельчицкими властями. Судили гебитскомиссара, начальника жандармерии и многих других. Некоторых из
19
Расправившись с немцами в Лельчицах, мы разместились юго-западнее в селах Глушкевичи, Прибыловичи, Копище.
В Глушкевичах стал штаб и первый батальон, в Копищах - второй и третий, в Прибыловичах - четвертый батальон.
Мы стояли там около месяца. Здесь впервые я познакомился с народом, о котором знал только понаслышке. Это о них, о "полещуках", создавала свои чудесные произведения Леся Украинка. Разговаривая со стариками, глядя на танцы молодых девчат, я рисовал себе образы Левка, Килины из ее пьесы "Лiсова пiсня", и если бы немцы немного больше интересовались поэзией народа, который они задумали поработить, им бы чудилось по ночам: из Пинских болот Полесья на них подымается леший в мадьярской длинной шубе до пят, с козлиной бородкой, с автоматом в руках, и имя ему - Ковпак. Не берут его ни пули, ни железо, а он хватает немцев костистыми руками за горло, и они в ужасе испускают дух.
Руднев на стоянке ежедневно посещал раненых, следил за их лечением, ободрял участливым словом. Он регулярно читал им сводки Совинформбюро, принимаемые ежедневно нашими радистами.
Как-то мы вместе зашли к тяжело раненной в бою за Лельчицы Нине Созиной. Семнадцатилетняя автоматчица лежала бледная, стараясь стоном не выдать боли.
Я живо вспомнил наш разговор на марше, когда она рассказывала, как пришла в отряд мстить немцам за зверски убитого отца.
Руднев осторожно присел на край кровати и взял девушку за руку. Она открыла глаза.
– Товарищ комиссар...
– тихо прошептали ее губы.
Семен Васильевич вынул из бокового кармана гимнастерки радиограмму и прочел ее вслух. Это было поздравление. Правительство наградило Нину орденом Красного Знамени.
Девушка закрыла глаза, длинные ресницы тенью упали на щеки. Затем снова открыла их и улыбнулась комиссару.
– Спасибо, товарищ комиссар!
– На здоровье, - тихо проговорил Руднев.
– И еще раз спасибо, - прошептала Нина.
– Теперь я обязательно поправлюсь.
– Обязательно, - ответили мы.
Как-то еще в Глушкевичах, не обращая внимания на протесты часового, в штабную хату ворвалась белорусская дивчина. Из-под огромного теплого платка выглядывали лишь посиневший от холода нос да две ярко-красные помидорины щек. Смышленые глаза светились удалью. Домотканая юбка, подоткнутая к поясу на манер широких казацких штанов, делала ее похожей
Она сразу, с места в карьер, обратилась к комиссару:
– В отряд приймешь, старшой?
Руднев вскинул на нее черным глазом.
– Ошиблась, милая. Самого старшего тут по бороде определяй, улыбнулся он, подмигнув мне.
Девушка доверчиво оглядела присутствующих.
Шагнув вперед, она шлепнула лаптями.
– Примай в отряд!
После многих ночей марша и лельчицкого боя мы впервые хорошо выспались, и настроение у нас было поэтому веселое. Штаб еще не начал обычной будничной работы и пока больше походил на собрание друзей.
"Почему бы и не разыграть ее?"
Хмурясь, спрашиваю дивчину:
– А зачем тебе отряд понадобился?
Она недружелюбно оглядывает меня. Но на вопросы отвечает четко, немного с холодком. Только долго сдерживаться, видно, не в ее натуре. Первых нескольких фраз, по ее мнению, достаточно. Видимо, считая себя уже партизанкой, она круто берет инициативу разговора в свои руки. Теперь уже она задает мне вопросы:
– Ты мне вот что скажи, раз ты старшой: на Туров пойдете?
– Какой Туров?
– Город главный. На Прыпяце!
– Зачем?
– Немца бить! Хэ, партизанчики вы мои милые... Туров - городишко княжецкой...
Развязав платок и откинув его на плечи, сжав яростно кулаки, она продолжает на манер старинной думы:
– Туров-городок на Прыпяце стоит. Полонили его вражьи германы... и полицай-и-и...
Базыма задумчиво переводит взгляд на меня.
А дивчина в лаптях, со смышлеными глазами, распалившись в каких-то своих мечтах, досадует на нашу непонятливость.
– Я вас проведу. Да с такой силой я бы до самого Бреста дошла. А что Туров? Тьфу!
– и смачно плюет на пол.
Руднев, наблюдавший за девушкой, подходит к ней.
– Постой, постой. Тебя как звать-то?
– Ганька звать. Да вы что? Зубы мне заговариваете? Кажите - пойдете на Туров или нет? Что, не верите? Я проведу. Ей-богу, проведу. И одним махом, немца разгоним, побьем полицманов...
Убежденная в том, что только непонимание собственной силы мешает партизанам двинуться на Туров, она обращается то к одному, то к другому, просит, объясняет, растолковывает, убеждает.
– Постой, постой, дивчина, - перебил ее Базыма.
– Ты кто же тут такая? Уже командовать собираешься? Ты что - распоряжаться сюда пришла или в отряд поступать?
– Поступать в отряд!
– поворачивается к нему девушка.
– Воевать!
– Воевать!
– протянул Руднев.
– А ты как думаешь - вот так трах-бах и воюют? Это уметь надо.
Она смерила его насмешливым, презрительным взглядом.
– А откель ты знаешь, что я не умею? Во!
И вдруг выхватывает что-то из-под полы.