Люди в белом
Шрифт:
Я прекратил разглядывать лампы дневного света, что делал в течение последних пятнадцати минут, потянулся и подошел сзади к Алексею. Дело было закончено и на стене красовалось: "Краснощеков — национальное достояние России".
— Как тебе? — спросил напарник.
— Скорее да, чем нет, — ответил я, — только ты не мог бы, в качестве жертвоприношения, использовать не последний номер "Космополитена", а журнал подешевле.
— Это не мой журнал, его Паша Вафелька читал, да забыл, — оправдался напарник.
— Ну, тогда другое дело, давай и я чего нибудь
— Про какой-такой последочек ты говоришь? — спросил Краснощеков.
— Про акушерский, — ушел я от ответа.
— И что, он у тебя родился в срок?
— Кто знает свой срок? — загадочно произнес я и швырнул обрезки журнала в Тамусенко, который, широко улыбаясь, входил в комнату, сжимая в руках кипу каких-то фотографий, — сгинь нечистая!
— Какая я нечистая? — обиделся Тамусенко, — вот, посмотрите мои работы.
На фотографиях, как я и предполагал, было самое худшее. Тамусенко сделал их в прозекторской, где он позировал с человеческими внутренностями. Фотографии были так отвратительны, что даже в изрядно прокуренном помещении фельдшерской, как нам показалось, засмердело неимоверно. Мне в руки попалась карточка, на которой Артемий был запечатлен сжимающим человеческий органокомплекс, при этом лицо его светилось таким счастьем, что можно было подумать, что сфотографировался он по крайней мере с Мадонной.
— Пошли эту фотографию своей девушке на день святого Валентина, — посоветовал я Артемию.
— У меня ведь нет никакой девушки, — как-то оскорбленно проговорил Тамусенко.
— Тогда заведи и таскай на руках ее органокомплекс, — посоветовал Краснощеков.
Артемию идея очень понравилась, и он засмеялся жутким утробным ухающим смехом. Такой звук обычно издают совы ночью в лесу, желая напугать припозднившихся беспечных дачников.
— Любая красавица с ума сойдет от желания заполучить себе такого бесстрашного мужика, увешанного потрохами, — отвесил я еще один комплимент.
— Можно даже поместить эту фотографию в колонку брачных объявлений какой-нибудь бульварной газетенки, — добавил Алексей.
В этот момент селектор выплюнул знакомое цифросочетание с грозной прибавкой — утопление, и мы вышли из комнаты, конвоируемые завистливым взглядом Тамусенко.
— Не расстраивайся, Артемий, мы тебе привезем кусочек, — бросил я на прощание.
Панков гнал нашу "лошадку" по Таврическому саду. Этот сад — сад моего детства. Здесь каждый куст знаком со мной, каждая ветка, ритмично покачивающаяся на ветру, приветствует меня. На этой скамейке мама читала мне "Вини-Пуха" и "Мумми Тролля". Летом я играл здесь с одноклассниками в футбол, зимой, как все, ходил на каток с девушками, когда коньки мне стали малы, я стал с девушками целоваться. На этом пуэрильное общение с садом закончилось.
Сейчас мы ехали по аллеям, разгоняя мамаш с колясками, юных велосипедистов и курсантов военных училищ, которые с незапамятных времен бегают здесь кросс.
На
— Сейчас начнется шоу, — возвестил Краснощеков.
— Да, цыганочка с выходом, — поддержал его Панков и лихо подрулил правым бортом к клокочущей, возбужденной толпе.
Из этой эмоционально напряженной биомассы выскочила женщина в синем шерстяном костюме с зелеными горизонтальными полосками. Из-под стекол ее непропорционально больших очков в роговой оправе самой причудливой формы, покоящихся на тонком стервозном носу, сверкали зелеными огоньками глаза школьной учительницы по математике.
— Скорая называется! Где вы так долго ездите? Я буду жаловаться! — в открытую форточку вместе с дуновением ветра ворвались злость и нетерпение очевидца трагедии, — срочно нужен электрошок!
— Кому? — тихо спросил я у напарника, вылезая из машины.
— Им всем, по-моему, не помешает, да и нам с тобой, судя по всему, скоро понадобится, — ответил он и, как ледокол, раздвигающий торосы льда, ринулся в гущу событий, оглашая окрестности нарочито форсированным голосом. Я само собой последовал за ним, взяв для важности чемоданчик.
У самой кромки воды лежало тело, рядом с которым, стоя на коленях, расположились две женщины, интенсивно выполняющие закрытый массаж сердца и искусственную вентиляцию легких, причем искусственная вентиляция легких выполнялась способом "рот в рот".
Я положил чемодан на траву и, быстро раскрыв его, повернулся к Краснощекову, чтобы скоординировать с ним дальнейшие действия, но, увидев выражение его лица, понял, что ничего из того, что я собирался сделать, уже не понадобится. Внимательно взглянув в сторону тела, от двойственности чувств я потерял дар речи. Тело действительно было, мертвое тело, без дыхания и сердцебиения, но, судя по ряду признаков, мертво оно было где-то около недели, а то и двух.
— Оставьте в покое труп! — наконец собрался с силами Алексей, — ему уже не поможешь.
— Его нужно реанимировать, что вы бездействуете, фашисты?! — накинулась на нас вездесущая учительница.
— Простите, но реанимировать его нужно было неделю назад, — стоял на своем напарник.
Взглянув на отслоившуюся кожу на кистях и характерное вздутие тела, не говоря уже об известном запахе, я вынужден был с ним согласиться.
Одна из женщин, как раз та, что делала искусственное дыхание, не выходя из нелепой позы лягушки, готовой к решающему прыжку на комара, оторвала свои губы от сине-черных губ утопленника и, обращаясь к учительнице, сказала: