Людовик IX Святой
Шрифт:
Очевидно, он преследовал двойную цель: обучать и развлекать, но его талант (несомненно, как рассказчик он представляет больший интерес) невелик. Менестрель пересыпает повествование, построенное в более или менее хронологическом порядке, апологиями и легендами, а еще чаще вставляет в него россказни и слухи. У него есть сатирическая жилка, он едва не вдается в пикантные подробности, а сочинение его изобилует всевозможными ошибками, особенно хронологическими [612] . Главный интерес для него представляет история Франции и крестовых походов, но сам он интересен с точки зрения ментальностей и культурного спроса. Если авторы и собиратели примеров переписывали их главным образом по-латыни, то маленькие истории Реймсского Менестреля рассказаны и написаны на народном языке, близком к языку, на котором говорил Людовик Святой. Менестрель дает нам возможность снова взглянуть на некоторые эпизоды жизни Людовика Святого, но не так, как я представил их в первой части, какими позволяет их восстановить ныне историческая критика и ввод их в историческую перспективу, но такими, какими представлял их «рупор» своего времени современной
612
Le Menestrel de Reims / Ed. N. de Wailly. Его ученый издатель конца XIX века выступил с «обзорной критикой сочинения», занимающей многие страницы, в которой приведены его основные ошибки.
Например, Менестрель не довольствуется тем, чтобы собрать сплетни о якобы интимных отношениях Бланки Кастильской с кардиналом-легатом Роменом де Сент-Анжем, но добавляет, что когда епископ Бове обвинил ее в том, что она беременна от прелата, то Бланка явилась в одном плаще на голом теле в собрание баронов и епископов (среди них был и епископ Бове) и, взойдя на стол, сбросила с себя плащ со словами: «Смотрите все, и пусть никто больше не говорит, что я беременна» — и после того, как она дала рассмотреть себя «спереди и сзади», стало ясно, что «во чреве ее ребенка нет» [613] . Менестрель или его источник смакует сплетни о Бланке Кастильской, распускаемые баронами, ополчившимися против «иностранки» и королевского отпрыска [614] , используя при этом хорошо известный тип повествования, встречающийся, например, в «Чудесах Нотр-Дам» Готье де Куанси, бестселлере своего времени: монахиня (нередко аббатиса) обвиняется в том, что беременна, и раздевается донага, чтобы доказать свою непорочность. В данном случае перед нами история, основанная на слухах, которую Реймсский Менестрель, хотя и с целью доказательства чистоты Бланки, распространяет в среде, вполне готовой к восприятию такой истории, и в угоду этой среде он и предлагает столь пикантную сцену. Но в то же время это свидетельствует о том, в какой тяжелой атмосфере прошла юность Людовика: король-отрок и королева-иностранка в окружении знатных вельмож — женоненавистников и ксенофобов.
613
Ibid. Р. 98.
614
Реймсский Менестрель говорит так: «Королева Бланка облачилась в глубокий траур… сын ее был мал, и она была одинокой женщиной из чужой страны…» (Ibid. Р. 174). «Бароны злоумышляли против королевы Франции. Они часто собирали парламенты и говорили, что во Франции нет человека, который мог бы ею править; они видели, что король и его братья слишком юны, и не очень жаловали королеву-мать» (Ibid. Р. 176).
Менестрель распространяется о тяготах несовершеннолетнего короля и якобы жалеет «ребенка»; так он его всегда называет, хотя и оговаривается, что в год смерти отца ему было четырнадцать лет: традиционный (но не соответствующий действительному) возраст совершеннолетия почти во всех крупных фьефах и в королевской семье. Он показывает его, но без любопытных деталей, при помазании на престол и во время войн, в которых король участвовал совсем юным, затем в момент женитьбы Людовика он вставляет два описания королевской семьи и семьи королевы, а потом супружеской четы, дабы информировать свою аудиторию.
А теперь поведаем вам о короле Франции, когда ему было двадцать лет. Королева решила женить его и взяла ему в жены старшую из четырех дочерей графа Прованского. Король Англии Генрих взял в жены его вторую дочь; а его брат граф Ричард, ныне король Германии, — третью, а брат короля Франции граф Анжуйский — последнюю и в придачу — графство Прованс; ибо по обычаю этого графства последний ребенок получает все, даже если нет наследника мужского пола [615] … И знайте, что девушку, которую король Франции взял в жены, звали Маргарита и что она была очень достойной и очень мудрой дамой. Она родила от короля восемь детей — пятерых сыновей и трех дочерей; старшего сына звали Людовик [616] , второго — Филипп, третьего — Пьер, четвертого — Жан, а пятого — Роберт. И старшая из девушек звалась Изабеллой и вышла замуж за короля Наваррского, а вторую звали Маргарита и ее выдали замуж за сына герцога Брабантского, третью же звали Бланка [617] .
615
Le Menestrel de Reims / Ed. N. de Wailly. P. 182–183.
616
Кажется, Менестрель написал этот фрагмент после 1260 года, когда Людовик уже умер.
617
Именно это позволяет датировать текст 1261-м или даже концом 1260 года.
Вот таким образом для публики, жаждущей сведений о семьях высокопоставленных лиц, Людовик Святой и королева обретают место в узком семейном кругу. Менестрель не знает или умалчивает об умерших в младенчестве детях: старшей дочери Бланке (1240–1243) и сыне Жане, который умер вскоре после рождения в 1248 году, перед отбытием Людовика и Маргариты в крестовый поход; ничего не говорит он и о последней дочери Агнессе, родившейся в 1260 году. Он меняет местами третьего и четвертого сыновей — Жана Тристана, рожденного в Дамьетте в 1250 году во время пленения его отца, и Пьера, родившегося в Святой земле в 1251 году. Обычно не слишком точный в датах, Менестрель, естественно, уделяет внимание хронологии королевской семьи. В XIII веке даты рождений отмечают
Дойдя до конфликта с графом де ла Маршем и королем Англии (неплохой сюжет для публики, охочей до батальных сцен), Менестрель показывает Людовика решительным, но трезвомыслящим правителем. Так, узнав о прибытии Генриха в Бордо, «он не пал духом, а вышел ему навстречу». Он не смутился и основательно все продумал, так что графу де ла Маршу стало ясно, что король «был мудр».
Третий эпизод из жизни Людовика, давший материал повествованию Менестреля, — это крестовый поход. О нем повествуют сменяющие друг друга краткие сценки, крошечные картинки. Обет крестового похода:
Потом случилось, что он тяжело заболел, так тяжело, что едва не умер, и в этот час он стал крестоносцем и был готов отправиться за море, и он выздоровел и стал готовиться к походу и повелел проповедовать крестовый поход. И множество высокопоставленных лиц тоже стали крестоносцами.
За этим следует список крестоносцев высокого ранга и более или менее известных имен, вполне подходящих для того, чтобы сообщить сведения публике и доставить ей удовольствие: «… и так много прочих высокопоставленных сеньоров, что Франция совершенно опустела, и их отсутствие ощущается и по сей день» [618] . Менестрель доносит атмосферу неприятия крестового похода, особенно среди аристократов, которые пали его жертвой или были разорены.
618
Le Menestrel de Reims. P. 189–190: «et encore i pert».
Критика становится более открытой и в чем-то сходной с критикой английским бенедиктинцем Мэтью Пэрисом финансирования крестового похода, но с иных позиций.
Но король совершил нечто такое, что не привело ни к чему хорошему; ибо он согласился подождать три года, как рыцари просили легата, чтобы наложить мораторий на уплату долгов горожанам с гарантией легата. И с этим они отправились за море. Но Готфрид Бульонский поступил иначе: он продал свое герцогство и отправился за море только со своими личными вещами и не взял ничего чужого. Так он поступил, и в Писании говорится, что Бог никогда не будет на стороне разбойного дела [619] .
619
Ibid. P. 190.
И снова мы сталкивается с серьезной проблемой XIII века, прежде всего проблемой для королей, которую Людовик Святой разрешил, но за это навлек на себя критику. При этом обнаружилось, что вопрос финансов в условиях, когда речь шла о войне и о чрезвычайных мерах, представлял собой задачу, почти не разрешимую для аристократии и особенно монархии, которая уже не могла довольствоваться только доходами с домена и повинностями вассалов. Вполне очевидно, Людовик Святой был первым королем задолженности. Как все изменилось с тех пор, когда Готфрид Бульонский отправился в Первый крестовый поход в Святую землю без надежды на возвращение и настолько влюбленным в заморскую страну, чтобы вложить в это предприятие все, чем владел! Если прежде, уходя в крестовый поход, Жуанвиль, боясь расчувствоваться при виде своего замка, преодолел тайное желание оглянуться назад [620] , то теперь крестоносцы уносили в душе все, с чем расставались: семью, замок, владения, доходы, и с нетерпением ожидали возвращения. Людовик Святой — король-крестоносец на фоне этой ностальгии.
620
Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 69. Жуанвиль, аристократ старого образца, пытался приблизиться к модели Готфрида Бульонского, даже надеясь на возвращение. Чтобы не влезать в долги, он заложил свои земли. «Так как мне не хотелось брать с собой никаких неправедных денег, я отправился в Мец в Лотарингии, чтобы заложить большой участок моих земельных владений. И знайте, что в день, когда я покинул нашу страну и отправился в Святую землю, я не получал тысячи ливров за земельную ренту, ибо матушка моя была еще жива, и к тому же я получал десятину с рыцарей и третью часть с баннеретов»* (Ibid. Р. 65).
*Баннерет — «знаменный рыцарь», то есть рыцарь более или менее высокого ранга, нетитулованный, но имеющий своих рыцарей-вассалов, возглавляющий их на войне и потому имеющий право разворачивать знамя (banniere; в узком смысле, впрочем, не всегда выдерживаемом, это слово означает хоругвь — знамя с вертикальным полотнищем, в еще более узком — раздвоенную хоругвь) перед началом боевых действий.
Далее следует яркая массовая сцена:
Подготовившись к походу, король взял перевязь и посох в Парижском соборе Нотр-Дам, и епископы отслужили мессу. И он вышел из Нотр-Дама вместе с королевой, братьями и их женами, сняв обувь, босым, и все конгрегации и люди Парижа шли за ними до Сен-Дени плача и рыдая. И король простился с ними и отправил их в Париж и горько плакал, расставаясь с ними [621] .
Вот они, эмоции при выступлении в крестовый поход, великое коллективное потрясение, причиной чему — вооруженное паломничество в Иерусалим. Но теперь король и его родственники уходят, а народ остается, — его поход сводится к участию в церемонии и шествии. А уходящие обливаются слезами: мужественное, но слезливое Средневековье. Мы еще увидим, что Людовик, король слез, окажется к тому же и королем скорби непролитых слез [622] .
621
Le Menestrel de Reims. P. 190–191.
622
См. пространный текст Мишле, с. 657–658.