Людовик IX Святой
Шрифт:
Вот два примера, наглядно характеризующие эту концепцию истории-хроники и место, занимаемое в ней Людовиком Святым.
Под 1229 годом упоминаются четыре события, каждое из которых Гийом выделяет в отдельный абзац [566] .
В первом абзаце говорится о бунте графа Бретонского и подавлении его юным Людовиком IX. Он начинается словами: «Граф Бретонский» (Cornes Britanniae), и тут же появляется король Франции: «Граф Бретонский, разгневанный потерей замка Беллен (Беллем), снова пошел войной на землю короля Франции Людовика». И последний вытесняет с первого плана зачинщика этой войны графа Бретонского. «Король, не потворствуя такому отношению, снова собрал войско…». И абзац завершается победой французского короля: «И более четырех лет король Франции Людовик мирно правил своим королевством» (Ludovicus Franciae гex regnum gubernavit). Гийом «объективно», как о нем говорят, «не хуля», на деле простым построением фразы и выбором слов выносит приговор графу Бретонскому. Говоря о том, что граф напал на королевскую землю, он употребляет слово infestare, основной смысл которого — «налетать» весьма уничижителен. Граф — злодей, и он несет наказание, не только терпя поражение,
566
Латинская хроника Гийома из Нанжи: Recueil des historiens… T. XX. P. 545–546 (в издании M. Дону p. 180–181).
567
Как справедливо заметил Б. Гене.
Гийом из Нанжи, писавший в первые годы царствования Филиппа Красивого, через двадцать лет после смерти Людовика Святого, не прочь придать королю Франции еще больше могущества: «Король у него жив как никогда» [568] . Людовик IX у Гийома из Нанжи — это предвосхищение Филиппа Красивого, предвосхищение не характером (впрочем, Филипп Красивый уже стал загадкой для хронистов своей эпохи), но осуществляемой им властью. Так, вслед за Приматом Гийом из Нанжи превратил Людовика Святого Сен-Дени в короля, так сказать, по нарастающей.
568
Guenee В. Chancelleries et monasteres… P. 25.
Второй абзац под 1229 годом (он вдвое короче предыдущего) посвящен королю Арагона Якову I Победителю. Им и начинается абзац: «Король Арагона…» Гийом напоминает об отвоевании им у сарацин Балеарских островов и Валенсии, места мученической смерти святого Винцента. Он раздвинул границы христианского мира, ибо его хроника повествует о христианском мире, а центральное место, занимаемое в нем Людовиком Святым, превращает его в самого могущественного государя этого мира.
Третий абзац (три строки) посвящен двум другим великим представителям христианского мира, в тот год снискавшим себе славу своей святостью: святой Елизавете, «дочери короля Венгрии, жене ландграфа Тюрингского», и святому Антонию Падуанскому «из ордена братьев миноритов». Гийом погружает своего читателя в атмосферу святости.
В последнем абзаце (четырнадцать строк) отведено место великому деянию христианского мира, в котором впоследствии Людовик Святой примет столь активное участие, — крестовому походу. Первые герои — коллективные, это масса крестоносцев. Гийому присуще понимание роли масс в истории: «Великое множество крестоносцев» (multitudine magna peregrinorum crucesignatorum). Далее появляются два главных «официальных» действующих лица христианского мира — Папа и император. Император представлен не лучшим образом. При выступлении в поход Фридрих II «украдкой» (furtive) бросает крестоносцев и возвращается в Бриндизи. Папа отлучает его от Церкви. Последнее высокопоставленное действующее лицо — султан. Гийом, весьма внимательный к тому, что происходит на Востоке, и все еще разделяющий традиционную концепцию, что христианский мир — это европейский латинский христианский мир плюс Святая земля, довольствуется тем, что отмечает его смерть.
Следующий, 1230, год еще более интересен с точки зрения описания Людовика Святого.
Король открывает этот год: «Ludovicus тех Franciae». Он основывает аббатство Ройомон в епископстве Бове, близ Бомона-сюр-Уаз. Таким образом, Гийом показывает его совершающим одно из его достопамятных деяний — как основателя и благотворителя церквей, аббатств и особенно монастырей. А в конце ХIII века было хорошо известно, что Ройомон стал любимым аббатством короля, дорогим ему местом.
Во втором абзаце, также состоящем из трех строк, снова появляется император, образ которого все больше снижается. «Римский император Фридрих отправил послов к вавилонскому султану и, говорят, заключил с ним договор о дружбе, вызывающий подозрение в христианском мире» [569] . Далее следует длинный текст (37 строк, из которых, по правде говоря, двадцать были приписаны уже после Гийома), представляющий величайший интерес для создания памяти Людовика Святого.
569
«Fredericus imperator Romanus misit nuntios ad soldanum Babyloniae et contrapit cum eo, ut dicitur, amicitias Christianitati suspectas» (Ibid. P. 181).
Сначала на первый план выдвигается место действия, да какое — столица юного короля. Действующие лица события — две преобладающие в Париже группы населения — горожане и клирики недавно основанного университета.
В Париже между школярами (scholares, что означает одновременно и преподавателей и студентов) и горожанами завязалась жестокая потасовка; горожане даже убили нескольких клириков, и из-за этого клирики, покинув Париж, рассеялись по всему миру [570] .
570
Напомню: это первая известная в европейской истории забастовка.
Тут же появляется юный шестнадцатилетний король.
Король Людовик увидел, что изучение словесности и философии, благодаря которой приобретаются сокровища учености, что дороже всех других [571] (сокровищ, попавших сначала из Афин в Рим, затем из Рима в Галлию под названием рыцарства, вслед за Дионисием Ареопагитом), исчезло из Парижа, и город совершенно опустел. И благочестивейший король, опасаясь, как бы столь великое и прекрасное сокровище не было утрачено для его королевства, ибо «мудрость и ведение суть изобилие спасения» [572] , и потому, что он не мог допустить мысль, что Господь однажды скажет ему: «Так как ты отверг
571
«Studium litterarum et philosophiae, per quod thesaurus scientiae qui cunctis aliis praeminet et praevalet acquisitur» (Ibid. P. 182).
572
«Divitiae salutas sapientia et scientia» (Ис. 33: 6).
573
«Quia repulisti scientiam, repellam te» (Oc. 4: 6).
Приводимый ниже текст является дополнением, которого нет в самой ранней из дошедших до нас рукописей «Хроники», но издатель не смог решить, принадлежит ли оно самому Гийому из Нанжи или продолжателю. Так или иначе, он представляет интерес, так как позволяет познакомиться с образом Людовика Святого, создаваемом в Сен-Дени.
Вообще, если бы столь драгоценное богатство спасительной мудрости было бы похищено из Французского королевства, то эмблема лилий королей Франции оказалась бы искаженной. Ибо, поскольку Бог и Господь наш Иисус Христос возжелал особо украсить Французское королевство по сравнению с прочими королевствами верой, мудростью и рыцарством, то французские короли традиционно изображали на своих гербах и стягах трехлепестковый цветок лилии, как бы желая поведать всему миру: вера, мудрость и рыцарская доблесть служат, по Провидению и милости Божией, нашему королевству более, чем всем остальным. И действительно, два одинаковых лепестка означают мудрость и рыцарство, которые оберегают и защищают третий лепесток, возвышающийся над двумя другими и знаменующий собою веру. Ибо вера управляется и направляется мудростью, а защищает веру рыцарство. Доколе эти три добродетели будут неразрывно связаны между собой (sibi invicem cohaerentia) во Французском королевстве мирно, прочно и неколебимо (pacifice, fortiter et ordinatim), то и королевство будет стоять (stabit) нерушимо. Если же их разлучить с королевством или оторвать от него, то все королевство, распавшись, обезлюдет и распадется [574] .
574
«Si autem de eodem separata fuerint vel aversa, omne regnum in seipsum divisum desolabitur atque cadet» (P. 183).
Этот текст лаконично, но чрезвычайно рельефно выражает «национальную» философию истории, которая в ХII веке делала во Франции первые шаги. В этом тексте переплелись три основные темы. Первая — translatio studii, перенесение учености, знания, из Афин в Рим, а оттуда — во Францию. Если Германия получила благо translatio imperii, перенесение империи, то Франция унаследовала знания, в неразрывном единстве с которыми христианское вероучение привнесло авторитет ученого и славу воителя. Уже в ХII веке духовенство вместе с рыцарством, благословленным Церковью, знаменовали собой то выдающееся положение, которое занимало королевство в христианском мире. В своих куртуазных романах Кретьен де Труа восхвалял эту очаровательную пару, роль которой нигде не была столь блестящей, как во Франции. В ХIII веке в Париже утвердилась третья власть, власть университетской учености; средоточие высочайшей из наук — богословия, университет стал служить интересам светской власти, воплощенной в монархии, и власти духовной — в лице священников. Эта новая фигура власти выражалась новой трехфункциональной триадой: sacerdotium, regnum, studium [575] . Именно при Людовике Святом эта система ценностей обрела во Франции свое ярчайшее воплощение. Людовик IX благоволил росту власти священников, власти короля и власти людей науки. Если королева-мать не воспринимала новую власть интеллектуалов и не смогла удержать магистров и студентов в Париже, то интуиция молодости позволила Людовику покончить с забастовкой и расколом, которые могли повлечь за собой гибель этого института. Стабилизируя положение Парижского университета, Людовик Святой обеспечил Французскому королевству превосходство над другими. И поскольку именно он поднял на высочайший уровень значение геральдических лилий, эмблемы французской монархии, то в соответствии с модным в то время методом аллегорического толкования можно истолковать три лепестка геральдической лилии как символ этих трех властей. Вера держится на мудрости и ведении сообразно великому интеллектуальному процессу, который от святого Ансельма до Фомы Аквинского, от центров монастырской учености до парижского городского центра, горнила схоластической науки, старался вселить в нее разум: fides quaerens intellectum. Этой социально-этической триаде соответствует политико-идеологическая триада: мир, сила и порядок, воплощением чего также является Людовик Святой. Таким на рубеже XIII–XIV веков видится в Сен-Дени образ Людовика Святого, и не важно, принадлежит ли это рассуждение самому Гийому из Нанжи или его продолжателю из аббатства Сен-Дени [576] . Он — король геральдических лилий, которому в особую заслугу ставится то, что от двух лепестков духовенства и рыцарства, веры и силы он не оторвал третий лепесток, связующий их в единое целое: науку. Он — король вёдения, структурировавший общественно-политическую систему [577] .
575
Grundmann H. Sacerdotium — Regnum — Studium: Zur Wertung der Wissenschaft im 13. Jahrhundert // Archiv fur Kulturgeschichte. 1951. Bd. 34.
576
Я склоняюсь к тому, что это рассуждение принадлежит Гийому из Нанжи, ибо оно неразрывно связано с «Житием», опубликованным по рукописи, представляющей собой, как предполагают, текст Гийома (Р. 318–320).
577
Он является зримым результатом новой концепции короля, выраженной, как уже говорилось, Иоанном Солсберийским в середине ХII века: «Король необразованный — все равно что осел коронованный» (Rex illiteratus quasi asinus coronatus).