Людовик XIV, король - артист

Боссан Филлип

В 1662 году, 5 и 6 июня, чтобы быть точным, карусель приняла совсем иной характер, более ясный и более сложный. Более ясный, ибо проявился спортивный дух праздника. Трубачи и герольды по четырем углам ристалища. Сорок четыре заезда каждый день, по четыре всадника одновременно. В первый день, против всеобщего ожидания, победителем стал не король (он, однако, принес один 16 голов (18)), а маркиз де Бель-фон, получивший в качестве приза бриллиант в 25 000 ливров и портрет короля, украшенный драгоценными камнями.

Но не в этом важность события. Важны тон подобного празднества, костюмы и символы: их раскрывают нам гравюры Сильвестра и Шово, газетные отчеты и музыка, также помогающая разгадать ребус.

Пять команд, представлявших римлян (которыми

командовал король), персов (Месье), турков (Конде), индийцев (Энгиен), американцев (Гиз): смешаны античность и экзотика. «Король одет по-римски, в серебряную парчу, расшитую золотом и с золотой каймой по плечам и по низу камзола, к тому же украшенной серебром, и с вкраплениями бриллиантов, образующих на плаще четыре бриллиантовые розы. Шлем венчают красные и черные перья, талия опоясана золотым поясом, не говоря о конской сбруе, попоне и султане».

Интересна и символика. Римский император — это король. Любопытная деталь: его конь зовется Буцефалом. Вокруг него неведомые и дикие народы. Кто во главе их? Старые фрондеры (за исключением Месье, его младшего брата): Конде, Энгиен, Гиз. Золотой король несет на своем щите в виде солнца, девиз: «Ut vidi, vici» («Едва увидел, победил») — небольшая модификация слов Цезаря. (Но каких врагов победил? Конде? Энгиена? Гиза? Разгадывайте, разгадывайте, кто умеет читать...) Месье: «Uno frate minor» («Уступающий только брату»). Конде: полумесяц с надписью «Он возрастает, когда тот обращается к нему». (Кто «тот»? Солнце, конечно.) Энгиен: планета, которая получает своей свет от солнца. А каковы девизы меньших персонажей? Виллекьер: «Uni militat astro» («Он сражается для одной звезды»); Лафейад — подсолнух с «Uni» («Только к нему»); Уайи — розовый куст с надписью «Presipce, florebo» («Взгляни на меня, я расцвету»); Вивонн — зеркало с надписью «Я рассыпаю твои дары».

Какой, спросите вы, смысл у этой игры в загадки? Громадный. Наш век, с его манией «образов» и «коммуникаций», не станет иронизировать, но попытается вообразить себе то, что к концу века символов (когда едва начинался век разума, который в следующем столетии назовут философией) могло означать подобное зрелище для людей, которые его наблюдали. В этом зрелище, исполненном непередаваемого великолепия, все полно значения — вплоть до девизов, которые тогда носили на шитах и чье значение было столь велико, что не пройдет и года, как король создаст Малую Академию (которую мы называем Академией надписей) с целью доверить профессионалам трудный выбор и редактирование.

Конечно же, это члены Малой Академии в 1663 году отчеканили то, что станет королевским девизом уже не только для отдельного празднества, но для всего царствования Людовика. Как и все девизы, он неотделим от образа («тела»), к которому прикреплен и который поясняет. Образ, разумеется, — солнце, а девиз — «Nec pluribus impar». Буквально: «Не многим равный» (19), что нужно понимать как «равный немногим королям, немногим королевствам». Девиз связан с большой каруселью 1662 года, как сам король это объясняет в том месте «Мемуаров», из которого становится понятна вся важность в XVII веке этих маленьких ребусов: «Начиная с этого времени я взял [девиз], который с тех пор сохраняю и который вы видите повсюду. Я верю, что, не смущаясь частностями, можно видеть в нем воплощение обязанностей монарха, побуждающее меня самого постоянно их исполнять. Темой его выбрали солнце, которое в понятиях этого искусства есть светило благороднейшее из всех, неповторимое в сиянии своего ореола, дарящее свет свой другим звездам, образующим вокруг него своего рода двор, и справедливо льющее этот свет во все разнообразные уголки мира, беспрерывно производящее повсюду жизнь, радость и деятельность своим безустанным движением, в котором оно тем не менее остается всегда спокойным, постоянным, следуя путем, с которого оно никогда не отклоняется и не сворачивает, что есть, несомненно, самый живой и прекрасный образ великого монарха.

Те, кто видели меня правящим с достаточной легкостью и не смущаемым препятствиями среди множества забот, которых требует королевство, настаивали,

чтобы я добавил земной шар, а для души «Ntc pluribus impar»; тем самым подразумевая (что приятно льстило честолюбию молодого короля), что справляясь один со столькими вещами, я несомненно справлюсь еще и с управлением другими империями, как и солнце освещает другие миры, которые равным образом ловят его лучи».

Именно на большой карусели 1662 года в некотором роде родился Король-Солнце. Не в Версале. Не в Лувре. Имя ему дали не политика и не победы его армий, но конный балет. Ибо карусель — это тоже балет, в красоте зрелища, в пышности обстановки, в сиянии костюмов и перьев, в сверкании драгоценностей. Карусель — особая форма балета; эволюции ее есть эволюции хореографические, и их символическое значение в точности совпадает.

Мы вновь увидим все это — и похожее, и совершенно отличное — два года спустя в «Удовольствиях Волшебного острова», празднестве, которое продолжит, расширит и разовьет балет, присоединит карусель, добавит комедию — и породит Версаль.

 Король и его дворец

Великии король должен своей личностью воплощать то, чем он является: и восходящее солнце с достаточной грацией и элегантностью, но также с достаточной мощью и блеском передавало его сущность. Тысячи парижан видели его танцующим Александра, Кира или Солнце (Аполлона); они видели его на коне великолепным всадником.

Но он также проявляет себя, и даже в еще большей степени, в величии своего окружения. В знаменательном письме на эту тему (позднее мы приведем его целиком) Кольбер обращает к Людовику XIV справедливые и убедительные слова: «Ничто лучше не выражает величие духа королей, чем то, что ими построено; и все потомки мерят это величие по великолепным замкам, воздвигнутым в их царствование».

Версаль, которого Кольбер не хотел, дает Людовику XIV основания делать то, что он хочет, а Кольберу — заявлять о своих принципах. Можно забыть, что произошло в Павии, когда Франциск I регламентировал французский язык: Франциск I ассоциируется, прежде всего, с Блуа и Шамбором, и никто не забудет его благодаря этим великолепным замкам. О бедном Людовике XI и не вспомнили бы, если б не легенда о железной клетке, а Людовик XVI занимает в памяти людей меньше места, чем Мария-Антуанетта, которая как-никак построила «Деревню» (20). Итак, Кольбер был прав.

Столь сильное честолюбие Людовика («я тогда чувствовал только, что я король и рожден, чтобы им быть»), его твердое намерение сделать свое царствование великим царствованием, столь явное с самого начала, должны были неизбежно найти продолжение в решимости строить, и строить великое. Следует только усвоить мысль, что все — от красоты юного короля, который являл себя народу, танцуя Аполлона, до возведения дворца его славы — есть единое движение его души.

Дворец этот существовал и до него — это Лувр. Но какой Лувр! Мы так хорошо его знаем (с пирамидой или без нее), его благородный размах, его восхитительная стройность так нам знакомы, что почти невозможно представить себе то, как мог выглядеть Лувр во времена юности Людовика XIV.

Для нас Лувр, прежде всего, — обширное строение почти совершенно симметричной формы: в середине Квадратный двор, по бокам два больших крыла, обрамленные прекрасным садом, после разрушения дворца Тюильри широко раскрытым. Вообразим себе все наоборот. Квадратный двор — неквадратный. Со стороны Сены — небольшой трехэтажный дворец с высокими сланцевыми кровлями (21), над которыми, по моде XVI — начала XVII века, возвышаются трубы; вот старая средневековая круглая башня, справа фасад Пьера Леско, отрестав-рированный Лемерсье при Генрихе IV, и в центре Павильон Часов. Справа, со стороны Сены, галерея, которая, после того как будет уничтожена огнем и заново отстроена, станет галереей Аполлона. Наконец, вдоль Сены тянется длинная галерея, начатая при Генрихе II и оконченная при Генрихе IV — она связывает Лувр с Тюильри,