М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

Сборник

к священнику. Матушка-то его предупредила, но он все

же не сразу согласился, и пришлось Столыпину ему,

вместо 50-ти, 200 рублей пообещать. Решили мы с ним,

что, коли своих денег не хватит, у Верзилиных занять;

а уж никак не скупиться. Однако батюшка все настаи­

вал на том, что, по такой-то-де главе Стоглава, дуэлис­

ты причтены к самоубийцам, и потому Михаилу Юрье­

вичу никакой заупокойной службы не полагается

и хоронить его следует вне

кладбища. Боялся он очень

426

от архиерея за это выговор получить. Мы стали было

уверять его, что архиерей не узнает, а он тут и го­

ворит:

— Вот если бы комендант дал мне записочку, что

в своем доносе он обо мне не упомянет, я был бы

спокоен.

Мы попробовали у Ильяшенко эту записочку для

священника выпросить, но он сказал, что этого нельзя,

а велел на словах передать, что хуже будет, когда

узнают, что такого человека дали без заупокойных слу­

жений похоронить. Сказали мы это батюшке, а он

опять заартачился. Однако, когда ему еще и икону

обещали в церковь дать, он обещался прийти. А икона

была богатая, в серебряной ризе и с камнями драго­

ц е н н ы м и , — одна из тех, которых бабушка Михаила

Юрьевича ему целый иконостас надарила.

Мы вернулись домой с успокоенным сердцем.

Народу — море целое. Все ждут, а священника все нет.

Как тут быть? Вдруг из публики католический ксендз,

спасибо ему, вызвался.

— Он б о и т с я , — г о в о р и т , — а я не боюсь, и пони­

маю, что такого человека, как собаку, не хоронят.

Давайте-ка я литию и панихиду отслужу.

Мы к этому были привычны, так как в поход с нами

ходили по очереди то католический, то православный

священник, поэтому с радостию согласились.

Когда он отслужил, то и лютеранский священник,

тут бывший, гроб благословил, речь сказал и по-своему

стал служить. Одного только православного батюшки

при сем не было. Уж народ стал расходиться, когда

он пришел, и, узнавши, что священнослужители других

вероисповеданий служили прежде него, отказался

служить, так как нашел, что этого довольно. Насилу

мы его убедили, что на похоронах человека греко-

российского вероисповедания полагается и служение

православное.

При выносе же тела, когда увидел наш батюшка

музыку и солдат, как и следует на похоронах офицера,

он опять испугался.

— Уберите т р у б а ч е й , — г о в о р и т , — нельзя, чтобы

самоубийцу так хоронили.

Пришлось хоть на время спрятать музыку.

Похороны вышли торжественные. Весь народ

был в трауре. И кого только не было на этих по­

хоронах.

427

Когда

могилу засыпали, так тут же ее чуть не

разобрали: все бросились на память об Лермонтове

булыжников мелких с его могилы набирать. Потом

долгое еще время всем пятигорским золотых дел масте­

рам только и работы было, что вделывать в браслеты,

серьги и брошки эти камешки. А кольца в моду вошли

тогда масонские, такие, что с одной стороны Гордиев

узел, как тогда называли, а с другой камень с могилы

Лермонтова. После похорон был поминальный обед,

на который пригодилось наше угощение, приготовлен­

ное за два дня пред тем с совсем иною целью. Тогда

же Столыпин отдал батюшке и деньги, и икону; а мы

тогда же и черновую рукопись «Героя нашего времени»,

оказавшуюся в столе в рабочей комнате, на память по

листкам разобрали.

Немецкий художник Шведе нарисовал портрет

с Михаила Юрьевича в гробу для коменданта Илья-

шенко. С него и я сделал копии для себя и для Марии

Ивановны Верзилиной, а после акварелью и для Елиза­

веты Алексеевны Арсеньевой. Этот же художник

нарисовал прекрасный проект памятника на могилу

Лермонтова, для которого в один день было собрано

1500 рублей; но их пришлось возвратить, когда стало

известно, что бабушка поэта хлопочет о перемещении

тела его в ее имение.

Вся наша компания скоро разлетелась. Столыпин

уехал тогда же; Верзилиных вскоре выписал Петр Се­

менович в Варшаву; а я еще долго оставался в Пятигор­

ске и был там, когда гроб, шесть месяцев спустя, вырыли

для отправления в Россию. Впрочем, при этом были еще

и Верзилины. Пришлось мне также быть свидетелем

того, как ненависть прекрасного пола к Мартынову,

сидевшему на гауптвахте, перешла мало-помалу в со­

страдание, смягчаемая его прекрасною, заунывною

игрою на фортепиано и печальным видом его черного

бархатного траура. Глебова и князя Васильчикова

выпустили без всякого наказания, слава богу, благодаря

расположению государя Николая Павловича к отцу

последнего; хотя, говорили, Васильчиков воздержи­

вался от всякого представительства за сына. Да

и сам Мартынов недолго насиделся: он был при­

говорен к церковному покаянию в Киев и уехал

в Россию.

Во время допроса никто из нас не показывал всей

истины, чтобы не впутать в это дело семьи Верзилиных,

428