Мадам Хаят
Шрифт:
Она заметила, как я смотрю на нее.
— Ты не голоден? — спросила она.
— Я могу поесть позже.
Эта саркастическая, снисходительная, самодовольная улыбка… Она расползалась по всему телу и поглощала меня.
— Ладно.
Она повернулась и пошла в спальню.
Я осознал огромность своей тоски, обняв ее. Ничто не делало меня более взволнованным и счастливым, чем возможность обнимать ее, заниматься с ней любовью. Когда она притянула меня к себе, я понял: бояться нечего, не надо было бояться. Ей не нужно было что-то говорить, чтобы объяснить это, достаточно просто обнять.
Страх и тревога, прошлое и будущее исчезли на ее груди, остались лишь светлое
Было уже за полночь, когда мы сели есть. Я очень проголодался. Закуски оказались очень хорошими. Янтарный свет лампы мягко разливался по комнате. Когда я наелся и выпил немного вина, я спросил то, что хотел спросить в течение нескольких дней:
— Почему ты прогнала меня?
Впервые я видел ее настолько удивленной.
— Я прогнала тебя?
— А разве нет? Что значит «иди, поживи немного своей жизнью»?
Она взяла меня за руку.
— Никогда не думала, что ты так поймешь, — сказала она. — Какая же я дура. Ты не ходил ни в университет, ни на работу, через какое-то время ты решил бы, что подвергаешь свое будущее опасности из-за меня, и рассердился бы на меня за это. Из-за этой злости я наскучила бы тебе… Я не хотела, чтобы ты злился на меня, уставал от меня. Я просто хочу, чтобы ты думал обо мне, когда ты со мной, чтобы на ум не приходило ничего, что могло бы расстроить тебя.
Я молчал.
— Почему ты не спросил об этом утром? — спросила она.
— Потому что я был очень зол.
Она подошла, села ко мне на колени и поцеловала в губы.
— Какой же ты глупый, Антоний.
Ее лицо стало серьезным.
— В следующий раз, когда случится что-то подобное, прежде чем принять решение, спроси меня.
Мадам Хаят снова рассмеялась, закрыв мое лицо своими волосами и приблизив губы к моему уху:
— Потому что ты глуп, делаешь неправильные выводы и принимаешь неверные решения.
Мы вместе убрали со стола. Я был счастлив. В последнее время мои чувства очень быстро сменялись. Меня так легко перекинуло из одной крайности в другую, как маленький невесомый пушистый комочек.
Пока мы пили кофе, я не мог переступить через свою гордость, чтобы спросить о человеке, с которым мы столкнулись на телевидении, поэтому я задал более общий вопрос:
— Как ты измеряешь свою симпатию к мужчине? За что ты любишь мужчин?
— Разве дело в размерах, расчетах… Просто некоторые мне нравятся, вот и все.
— Какие они, эти некоторые?
— Не знаю… Никогда не думала об этом.
— Вообще никогда?
— Никогда. Хочешь еще кофе?
Она включила телевизор, попивая второй кофе. Мы поймали окончание документального фильма про светящуюся многоножку в джунглях Амазонки. Она передвигается с огнями, как крохотный паровозик, идущий ночью по степи, и, завидев насекомое, которое собирается съесть, выключает свет. Съев его, она снова зажигает огни.
Мадам Хаят встала с дивана, чтобы достать что-то из шкафа, и я глядел ей вслед. Подол платья прилип к бедрам. Босоножки она скинула. Шла на цыпочках. Я вспомнил слова Гесиода об Афродите:
Ступит ногою — Травы под стройной ногой вырастают [4] .Она
Мадам Хаят страстно желала получить все, чего хотела: лампу, танцы под игривые песенки, меня, персик, секс, вкусную еду… Но я также чувствовал, что она может отказаться от всего, чего так страстно желает, с равнодушием, равносильным ее страсти. Она вела себя так, словно имела право желать всего и могла отказаться от всего. Полагаю, естественная безграничность ее желаний проистекала из твердой веры в то, что она в любой момент имеет право от всего отказаться. Теряя уверенность в том, что она сможет отказаться, она также переставала желать.
4
Гесиод. Теогония. Пер. В. Вересаева.
Возвращаясь, она сунула в рот дольку мандарина со стола, поцеловала меня в шею и села в кресло, поджав ноги. Она удалилась в свое одиночество, сложила крылья и прошмыгнула в свое гнездо. Это было естественно и спокойно, как неторопливый дождь теплым весенним вечером. Мне было любопытно: не связано ли ее пристрастие к документальным фильмам с ее большим сходством с природой, нежели с людьми.
Я вспомнил слова мадам Нермин о писателях: «Все знают правила литературы, но только писатели знают, как эти правила нарушать». Все знали правила жизни, даже я, но только мадам Хаят знала, как эти правила нарушать. Первое правило было — бояться, а она не боялась… Почти ничего не боялась.
Я взглянул на нее. Она слегка наклонилась вперед, ее груди в вырезе платья были видны до самых сосков.
— Что такое, Антоний?
— Давай уже ляжем.
Она была богиня в постели, как Геката Гесиода: «Пользу богиня большую, кому пожелает, приносит». Она дарила счастье, и я чувствовал себя богом.
Когда сквозь занавески просочился первый утренний свет, мы в изнеможении лежали в постели. Не знаю, оттого ли, что я устал, или оттого, что вспомнил грозное продолжение поэмы Гесиода:
Рядом становится с теми Геката, кому пожелает Дать благосклонно победу…После занятий любовью все накопившиеся во мне эмоции, тайная ревность, одиночество, нищета, отчаяние, вдруг сосредоточились на одном событии — смерти моего отца. Я начал рассказывать мадам Хаят о его последних днях.
— Ночью я отправлял маму домой, а сам оставался. Отец лежал в реанимации. Мы знали, что его не спасти, но все же надеялись на чудо. Всю ночь я просидел в больнице. Бродил по коридорам, когда мне надоедало сидеть. Они были пусты. После полуночи в этих темных коридорах послышался звук. Скрип железных колес. Когда я впервые услышал его, я не понял, что это. Худощавый мужчина, слепой на один глаз, тянул кровать, а за кроватью шла женщина в косынке. Я сначала не понял, что произошло. Только когда заметил человеческий силуэт под простыней. Они увозили мертвых до наступления утра. Впереди слепой, следом женщина в косынке, везут покойников в подвальный морг. Я отпрянул, когда услышал этот звук, но они появились передо мной из-за угла. Смерть на железных колесах гналась за мной, словно говоря, что с этим звуком и моего отца отвезут под землю… Однажды ночью…