Мадам Хаят
Шрифт:
Обе женщины представлялись мне как две параллельные линии, не заменяющие друг друга, но сплетающиеся своими тенями. Эти тени туманили мой разум, затягивая меня в сумерки нерешительности. Я не был до конца уверен, я сам или они были причиной этой неуверенности, похожей на лунное затмение. Но я уже догадывался, что две параллельные линии в геометрии человеческих эмоций не останутся такими навсегда, что где-то они пересекутся. И меня преследовало мрачное предчувствие, которое одолевает даже самых неопытных людей, не способных вырваться из теней.
Мы больше
Мадам Хаят высмеивала богачей, говоря о них: «Идиоты, которые всю жизнь тратят на то, чтобы заработать больше денег, чем они могут потратить за всю свою жизнь», но мы с Сылой не могли чувствовать себя так естественно и комфортно в этом вопросе, как она. Мы выросли, веря, что наши отцы богаты и неприкосновенны, что мы можем делать все, что пожелаем. Высокомерие въелось в нашу кожу с первой же подаренной нам дорогой игрушкой. Уверен, что такое же высокомерие, которое я иногда видел на лице Сылы, проступало и на моем лице. Мы потеряли не только деньги, но и уверенность в жизни, и, как бы глубоко ни спряталось наше высокомерие, ничто не могло стереть его.
Мы держались подальше и от богатых, и от бедных. И больше всего нас беспокоили наши прежние богатые друзья. Помимо пристрастия к литературе, возможно, именно желание спрятаться в обособленном мирке сблизило нас. Мы никогда не говорили об этом. Быстро стало понятно, что некоторые истины следует принимать молча, что, будучи изреченными, эти истины станут еще более невыносимы. Мы говорили о литературе, философии, истории, мифологии… Мы искали убежища, и истории о прошлом человечества стали хорошим лекарством от недугов настоящего.
— В мифологии и религии жизнь начинается с великого насилия, — сказала однажды Сыла, — задумайся, Кронос отрезает тестикулы своему отцу Урану, от которого забеременела богиня Гея и положила начало плеяде богов. Мифология начинается с того, что сын отрезает своему отцу яйца. Кроноса же убивает его сын, Зевс. Взгляни на вступительную сцену жизни глазами греков… Жизнь в религии начинается с подобного насилия. Адам и Хавва изгнаны с небес, и сразу же один из их сыновей убивает остальных, потому что они не могут поделить между собой своих сестер. Почему, по-твоему, все истории человечества начинаются с такого насилия?
Мне нравилось слушать ее спокойный и властный голос.
— Наверное, из-за страха, — сказал я. — Жизнь была ужасна, дикие звери, стихийные бедствия, голод, холод… Наверное, людям был нужен спаситель более ужасный, жестокий и могущественный, чем всё, с чем они сталкивались. Они выдумали столь великое насилие, которого
Она задумалась:
— Возможно, это имеет смысл.
Сыла не соглашалась ни с одной идеей, не пропустив ее через собственный разум, и когда она соглашалась, я чувствовал себя вознагражденным. Ее спокойная торжественность, отстраненная манера поведения, тайная надменность и серьезность придавали ей внушительность, которой я не обладал. Я был впечатлен ею. В ней не было естественности мадам Хаят, но был темперамент, столь же энергичный, сколь сдержанный воспитанием. И Сыла всегда нервничала — может быть, из-за того, что она увидела, как легко меняется жизнь. Собственный опыт убедил ее, что в любой момент с ней и ее семьей «эти сделают что угодно». Она не говорила, кто «эти», и, вероятно, даже не знала.
Однажды в конце ноября мы вышли из кинотеатра и над нашими головами прогремел гром — небо готовилось обрушить свой гнев на землю. Улица была пуста, все куда-то попрятались. Пока мы стояли на краю тротуара, соображая, что делать, хлынул ливень. Капли падали тяжелые, словно камни. В тот же момент перед нами остановилась машина, водительское стекло опустилось, и мужчина за рулем сказал:
— Прошу, мадам Сыла.
Сыла наклонилась и заглянула в окно.
— Спасибо, мы зайдем в кафе где-нибудь поблизости, — сказала она.
Мужчина протянул руку и открыл заднюю дверцу:
— Я вас отвезу, садитесь, не стоит мокнуть.
— Садись тоже, — сказала мне Сыла.
Мы сели в машину на заднее сиденье.
— Как дела, Якуб? — спросила Сыла. Затем она повернулась ко мне и объяснила: — Якуб — бывший шофер моего отца.
— Спасибо, мадам Сыла, хвала Аллаху, у нас все хорошо.
Это был светлокожий мужчина тридцати пяти — сорока лет с первой сединой в волосах. Сзади было видно спину его красно-коричневого клетчатого пиджака из толстой ткани, немного свободного в плечах.
— Где ты сейчас работаешь?
Якуб откинулся на сиденье, словно ожидал этого вопроса.
— Я больше нигде не работаю, мы с братьями открыли свой бизнес.
Он ждал, пока Сыла спросит: «Чем вы занимаетесь?», но, когда она не издала ни звука, продолжил:
— Мы подрядчики. Ты знаешь, мой старший брат — помощник главы района.
— Я не знала, — холодно сказала Сыла.
Якуб повторил это с большим удовлетворением:
— Помощник главы района. С главой муниципалитета тоже на короткой ноге, так что мы получаем городские заказы.
— Ты понимаешь в подрядных работах?
— А что там понимать, Сылочка?
Я почувствовал, как Сыла напряглась. Это был очень резкий переход от «мадам Сыла» к «Сылочка». Якуб ничего не заметил, продолжил уверенно вещать:
— Нанимаешь рабочих, сажаешь им на голову прораба, и они льют асфальт.
— Теперь понятно, почему дороги так быстро портятся, — пробормотала Сыла.
Якуб сделал вид, что не услышал, и кивком указал на меня:
— Кто твой друг?
— Что за странные вопросы ты задаешь, Якуб?