Мафия
Шрифт:
Коля издали посматривает на семейную идиллию:
– От рождения такой?
– Может, от пожара.
Коля явно не понимает, о чем речь.
– Не в курсе? Патрон, можно сказать, подвиг совершил, а ты не в курсе! – Крушанский рад рассказать ему о Ковале. – Ты знаешь хоть, что за человек он был?
– Знаю, крупный.
– Не то слово. Гигантский человек! Хозяин снабжения половины Севера. Бывало, у нас в любом президиуме – Коваль.
– Пострадал, выходит, от перестройки?
– Это
– Ну а подвиг?
– Мишеньку из огня вынес. Барак загорелся, уже крыша рухнула.
– В зоне?
– Нет, Люба уже на поселении жила. Под Ковалем и зэки работали, и вольнопоселенцы. Очень его уважали. А уж после этого случая, сам понимаешь.
– Крушанский, за что она все-таки сидела?
Тот прикладывает палец к губам:
– Ни одна душа не знает.
– Батюшки, кто приехал! – слышится возглас Хомутовой.
Миша с радостным мычанием бросается навстречу Ковалю. Тот гладит его по голове, дарит конфеты и игрушку.
– Полгода не видел – и помнит! – поражается Хомутова. – Умница моя!
Однако Мишины ласки затягиваются, и Коваль дает понять взглядом, что есть разговор.
– Поиграйте с Мишенькой, – просит Хомутова «псов», прибывших с патроном.
Они отвлекают ребенка какими-то кунштюками и уводят. Доносится его смех.
– Такой всегда радостный, такой веселый, – улыбается мать.
– Он по-своему счастлив.
– Ну конечно же! – Для Хомутовой это настолько самоочевидно, что ее даже удивляет высказывание Коваля. – Конечно! И никогда не узнает, какая она, жизнь… какие люди. Он счастливей всех!
Под мышкой Коваль держит книгу и теперь протягивает ее Хомутовой. «Технология производства пеньковых канатов», – озадаченно читает она название.
– Пеньку делают из конопли, Любушка, – торжественно сообщает Коваль.
Хомутовой долго объяснять не надо.
– Сырье круглый год!
– Главное – не зависеть от производства на местах. Будем сами диктовать цены. Я присмотрел для начала уютную фабрику. Еще увидишь: выйдем на мировой рынок!
…Крушанский подходит к стрельбищу.
– Позвольте попробовать, – говорит он «мальчикам» и берет пистолет с глушителем. – Нажимать здесь?
И всаживает пулю за пулей почти без разброса в «сердце» мишени.
… – Бать, я пройдусь? – спрашивает скучающий дома Вася.
Морда складывает кукиш.
– Я тебе пройдусь! – и вздрагивает: – В ворота стучат!
С террасы торопливо входит другой Морденок.
– Машина чья-то, – извещает он.
Присутствующие в комнате переглядываются. Чувствуется, что дом на осадном положении.
– Мать в подвал! – распоряжается
– Погоди, бать, взгляну, – вызывается Вася.
Васю ждут в недобром молчании, один из Мордят, передернув затвор пистолета, становится сбоку окна, второй у двери.
– Отбой! – смеется вернувшийся Вася. – Это из Киева, который на рынке тогда с дядюшкой…
Все облегченно передыхают. Но гости сейчас Морде ни к чему:
– Гони в шею!.. Вот дожили – разгул мафии!
– Да он-то при чем? – заступается Вася. – Может, кокнар привез.
– Никакого кокнара! Сидим тихо, надо переждать!
Морденок у окна сует пистолет за пояс в досаде на напрасную тревогу:
– Батя, ну что, как мыши?
– Сколько можно взаперти сидеть! – поддерживает второй.
– Пошли они со своим трестом!
– Мы ребят соберем! Мы им устроим! – воинственно галдят Мордята.
– А мне вас хоронить?! – с яростным всхлипом вырывается у Морды.
– Не надо благодарить, – говорит Пал Палыч сидящему у него Ардабьеву. – Буду рад, если приживетесь в коллективе.
Входит Сажин, здоровается с Ардабьевым, как со знакомым.
– Пал Палыч, Рощин прислал, – очень довольный протягивает сверток размером с буханку черного хлеба.
Знаменский приоткрывает его, растирает щепотку содержимого между пальцев, рассматривает, подносит к носу, спрашивает:
– Пробу в лабораторию?
– Сдали.
Знаменский кивком отпускает Сажина, сверток убирает в сейф. У Ардабьева тревожно раздуваются ноздри.
– Знакомый запах? – оборачивается Пал Палыч. – Она самая, анаша, – и вытирает пальцы платком.
А в дверях уже конвоир. Чеканит:
– Арестованный Папрыкин доставлен, товарищ полковник!
– Спасибо, можете идти.
Пока Знаменский подписывает Ардабьеву пропуск и проставляет время, тот смотрит на Папрыкина и видит того высокого парня, который с приятелем при Ардабьеве подошел к Валентинову со словами: «Отец, ларек торгует?»
Арестованный и Ардабьев узнают друг друга, последний – с оторопью.
Пал Палыч короткого обмена взглядами не замечает, а если и замечает, то не придает ему значения: Ардабьев в этот момент к нему спиной. Что касается Папрыкина, то любой уголовник, попав на Петровку, пристально всматривается в каждое лицо, стараясь на всякий случай запечатлеть его в памяти.
– Желаю успеха, – жмет Пал Палыч руку Ардабьеву. – Держите со мной контакт.
– Спасибо, Пал Палыч, до свидания.
В коридоре Ардабьев приостанавливается, утирает лоб. Вряд ли он так испугался за Валентинова, да и за себя как будто бояться нечего. Но пахнуло на него ужасом прошлой жизни.