Магазин потерянной любви
Шрифт:
— Нет, не прислал, — ответила Нефёдова.
Она допила свой кофе и теперь постукивала сигаретой о блюдце, словно торопилась, но в то же время и понимала, что торопиться некуда.
— Торопиться некуда, — сказала она.
Кондиционер в углу работал исправно. В «Шоколаднице» исправно подавали кофе и ставили популярную музыку. Тайка исправно рассказывала о Джони, и Митя исправно всё это слушал.
Механизм потребления работал исправно, убеждался Митя. Даже если Джони и не закончит свой роман — лишь бы он прислал его, и тогда Тая продаст эту книжку, чего бы это ни стоило. В сущности, исправность механизма потребления была основой современного искусства.
Единственным конкурентным фактором здесь было насилие, но и насилие вполне вписывалось и в секс, и в любовь. Sex & Violence, — припомнил Митя группу Jane Air. Джони любил «Джейн Эйр». Он ставил их регулярно, в особенности, когда уставал от английской речи. Он то и дело искал в Интернете русскоязычные ансамбли, находил, но, как правило, разочаровывался — их русский ужасал. Ситуация напоминала магазин «Додо» — бренд что надо, но лучшим воспоминанием о нём по-прежнему оставались туалет и муха, так полюбившаяся сначала художнику Дали, а там и Нефёдовой.
Иначе говоря, Джони не повезло ни с русским, ни с русскоязычными группами. Именно поэтому в последние годы он мало с кем общался. Люди вызывали в нём презрение и скуку. В особенности это касалось его коллег, что и понятно: большую часть времени он находился с ними в одном офисе, и если не видел их, то прекрасно слышал. По его собственному признанию, коллеги были отвратительны ему. «Свора извращенцев, — писал Джони. — И в рабочее время, и на досуге они ублажали начальство, лишь бы угодить ему».
С 2006-го по 2010-й эти друзья выжили из офиса всех более-менее приличных людей и теперь творили там, что хотели. Особенно отличился некто Козлаченко — ничтожный и самодовольный тип. Митя знал его — и правда козёл. Он руководил группой технических описаний. Должность получил по протекции. Для видимости критиковал существующие порядки, но в действительности являлся самым что ни на есть новым коммунистом: не терпел инакомыслия, всячески преследовал неугодных и поощрял холуёв.
Вот вам и ещё одна русскоязычная группа, размышлял Митя. Джони не позавидуешь. «Почему бы не соблюдать офисные правила, есть же такие?» — недоумевал фотограф «Прекрасного мира», но его сопротивление никто не поддерживал, а окружающие только удивлялись ему. Не смог помочь и директор. «У нас нет правил, — отвечал тот. — Мы руководствуемся здравым смыслом».
«На кой чёрт такой смысл!» — злился Джони и вскоре вообще прекратил всякое общение с кем бы то ни было. Исключением, судя по всему, являлась Тайка Нефёдова и, может быть, кто-то из тех, кто раньше работал с ним, но был репрессирован. Он повесил их фотографии в своей студии. Ясно, что Джони помнил их и считал пострадавшими от офисной деспотии. «Алексей Губанов, — подписал он каждый снимок, — Алиса Гончарова, Катя Жемайбук, Наташа Рёнэ — жертвы разнузданного террора, мученики за демократию».
Примечательно письмо, с которым Джони всё порывался обратиться к директору «Прекрасного мира», но так и не обратился. Текст датирован 26 октября 2010 года, как раз в период репрессий против Наташи Рёнэ. Спустя несколько дней ей предложили уволиться по собственному желанию, что она и сделала. «Невольно задаёшься вопросом, — писал Джони, — неужели такое творится где-то ещё? — и тут же отвечал: — Безусловно, творится. То, что сегодня происходит смешение личных пристрастий и служебных функций, предсказывал ещё
Кто бы сомневался, думал Митя. Работать с глупостью им одно удовольствие, да и прибыли больше. Странно, что Джони ещё держался. Держался довольно долго, а ведь его место с радостью занял бы кто угодно. Вот что говорит об этом Иосиф Бродский в эссе «Меньше единицы» (1976): «Как ни скромно занятое тобой место, если оно хоть сколько-нибудь прилично, будь уверен, в один прекрасный день кто-нибудь придёт и потребует его для себя или, что ещё хуже, предложит его разделить».
Впрочем, что теперь думать об этом. Не слишком ли Митя увлёкся? История и впрямь развивалась словно детектив. В «Шоколаднице» между тем стихло. Он так ничего и не съел, рискуя получить нездоровую худобу. Надо бы как-то связаться с этими мучениками из Джониного офиса. Тайка всё постукивала Esse Menthol Super Slim о блюдце и разглядывала пирожные в витрине.
— Ну что, пойдёмте? — спросила она.
— Пойдёмте, — ответил Митя Захаров. Воспоминания отвлекли его, но не принесли облегчения. Он, как и Джони, с трудом переносил чужую боль, а с годами это чувство лишь обострялось.
Джонин планетарий располагался в доме номер 44 по Мясницкой улице, как раз напротив особняка XVIII века с аркой и коринфскими колоннами в фасаде. Они поднялись на последний этаж и вошли в комнату с узким окном и потолком в форме небосвода.
— Угловая комната под крышей, — сказала Нефёдова, — как Джони и хотел, — Тайка вела себя совершенно спокойно и чувствовала себя как дома. Она разделась, опустила жалюзи и включила звёздное небо. — Джони приметил этот дом ещё задолго до нашей выставки, — продолжала Тая. — В своих рассказах он то и дело приходил сюда с Vi, впрочем, вы знаете.
После исчезновения Джони Нефёдова по сути жила здесь. Ей нравился этот планетарий, опущенные жалюзи и звёздное небо. «Мне правда нравится», — не скрывала она. Тайка любила Джони, но Митя и без неё догадался. Она ждала, когда же он вернётся, а его всё не было. «Как бы я хотела, чтобы он вернулся», — призналась Тайка сначала в кафе, затем у подъезда, а теперь вот и здесь — под искусственным небосводом.
«Ничего у них не выйдет», — размышлял Митя.
Он довольно внимательно изучил Джонины заметки, касающиеся планетария, и теперь доподлинно знал цену этой фантазии.
Вымышленный планетарий был главным местом, где Джони и Vi могли по-настоящему сблизиться. Даже в реальности, задолго до покупки дома, Джони приезжал сюда и часами стоял на противоположной стороне улицы, глядя в окно под крышей. «Дом трёх композиторов», как выяснил Митя. Здесь останавливались в разное время Ференц Лист, Пётр Ильич Чайковский и Клод Дебюсси.
«Наш с Vi планетарий», — называл его Джони. Как раз то, чего и недоставало их любви. Надо заметить, в этом самодельном космосе и Вика выглядела куда более интересной. Теперь она была не только Викой Россохиной, продавщицей розничного отдела. Она была Небом, Галактикой, да всем, что в сущности окружало их. Иными словами, планетарий представлял собой МОДЕЛЬ СЧАСТЬЯ.