Магазин потерянной любви
Шрифт:
Главным персонажем в этом рассказе была Наташа Рёнэ — мученица за демократию, жертва офисной деспотии и последний Джонин друг в «Прекрасном мире компьютеров». Поняв, что с мусором ей не справиться, она улетела в космос. Преодолев окрестности Солнечной системы, Наташа решила лететь дальше и спустя время приблизилась к Магеллановым Облакам. Это была одна из ближайших к нам галактик, хорошо заметная невооружённым глазом в Южном полушарии.
Там же ей попался космический корабль инопланетян. Они состыковались и вскоре наладили дружеские отношения. «Вывоз мусора? — удивились они. — Да не вопрос». Вполне за приемлемую плату эти добрые существа предложили и вывоз, и утилизацию, и захоронение.
«Почему бы и нет? — полемизирует Джони. — Захоронение, если верить православной традиции — единственный способ успокоить душу». И Дальше: «Утилизацию и захоронение Рёнэ считала неотъемлемой частью бракоразводного процесса. В широком смысле это касалось любого расставания, а в ещё более широком — и эволюции сознания». В самом деле, размышляла Наташа, расположив к себе инопланетян и поглядывая в иллюминатор, зачем таскать за собой груз прошлого? Как правило, он отвратителен. Взять хотя бы Великую Октябрьскую революцию. Захорони мы в девяносто первом КПРФ — не было бы теперь и Единой России. Конечно, мусор в голове остался бы, но также ясно, что его было бы значительно меньше.
Тут как с немецким кладбищем в Мухосранске — никто ничего не захоронил. Немец как был злодеем в газете «Правда», так и остался в русской голове врагом. В лучшем случае это «наши немецкие партнёры», но ведь любому ясно, что речь идёт лишь о скелетах. Они и до сих пор раскиданы где попало. Присмотришься внимательней — а там немецкие кости и свастика на заборе. «Видите, сколько грязи в жизни русского человека?» — обращалась Рёнэ к инопланетянам.
Да, инопланетяне видели. Сквозь иллюминатор им открывалась незавидная участь всего живого: люди тратили всю свою прибыль на уборку отходов, а отходов становилось всё больше. Взять, к примеру, выборы президента Путина. Затраченный для победы ресурс несоизмерим с нравственной потерей. 63 % набранных голосов — это ведь тоже мусор, а как вывезти его, никто не знал.
«Придётся много работать», — призналась как-то Ксения Собчак после очередного митинга «За честные выборы». По её словам, теперь приличному человеку придётся выносить мусор и за себя, и за других. Непростая задача. Попросту говоря, для возмещения гуманитарного ущерба потребуется бесконечность. «На фиг надо», — иронизировала Наташа. Она летела в межзвёздном пространстве и жалела, что родилась.
Прожив некоторое время в Европе, Рёнэ довольно быстро постигла истинный смысл буржуазной демократии и прониклась ею. Как выяснилось, в буржуазной демократии нет ничего заумного. Её целью являлось отнюдь не подчинение меньшинства большинству, и даже не подчинение, как таковое. Прежде всего тамошние люди получали возможность жить без страха за инакомыслие. Иначе говоря, мусор там утилизировался сам собой. Механизм казался естественным. Впрочем, так оно и было: любая свалка там являлась частной собственностью, а мусор тщательно отсортировывался. Конституция в отличие от русской была не поверьем, а сугубо практическим документом. В зависимости от объективных свойств западные отходы преобразовывались и в конечном итоге получали вторую жизнь, свою цену и самодостаточность.
В этом месте Митя сосредоточился. Бракованная любовь была таким же мусором, как и любой другой. При правильном подходе и ей можно было придать вторую жизнь. Джонины рассказы то и дело подбадривали Митю, а этот в особенности.
В заключительной части Джони рассуждает о путях демократизации России и приходит к неутешительному выводу. Буржуазная демократия здесь возможна лишь в результате оккупации страны — либо экономически, либо военным способом. И то и другое крайне затруднительно. Люди, в большинстве своём ненавидящие весь цивилизованный
Ни о какой «Эпохе буржуазной демократии» в России не может быть и речи. Страна будет обрастать мусором и постепенно приспособится к нему. Длительный этап эволюции русского человека закончится полной его деградацией до состояния бактерии. Впрочем, к этому состоянию придут и остальные нации. Взять тех же инопланетян. Те хоть и слушали Рёнэ, открыв рты, но были обыкновенными бактериями. Крошечные микроорганизмы, спасавшиеся бегством от такой же деспотии в своих Магеллановых Облаках.
Так и закончился последний Джонин рассказ.
В целом, ничего особенного, рассуждал Митя. Узнай он об этом из «Книжечек» на «Эхе Москвы», то не придал бы значения. Но ни «Книжечек», ни Джони уже не было. Подобно простейшим бактериям будущего они покинули сцену, оставив по себе лишь занавес и недоумение: «Зачем?» Да кто ж их теперь поймёт? — припомнил он Тайку Нефёдову и опечалился.
Покончив с «Вывозом мусора», Митя взглянул на Хьюлет, затем на часы и покачал головой — время будто остановилось. Кусочки льда по-прежнему плавали в стаканах. Мануилова клевала свой салат, а дождь стучал себе и стучал по жестяной крыше «Грабель».
При всём при том вывод, сделанный Джони о невозможности буржуазной демократии в России, обескураживал. Над этим следовало подумать, а думать не хотелось.
— Ну что, поедете в Мэн? — спросил Митя.
— Поеду, — ответила Хью.
— Хороший рассказ.
— Хороший, но печальный.
— Так в этом и смысл современного искусства, не находите? — Митя прислушался к дождю. — Говорить правду и пытаться извлечь из этого прибыль. Не получится — улыбнётесь. Получится — ещё лучше. Улыбнётесь вы, за вами ещё кто-нибудь, и станет легче.
Хьюлет не отвечала. Да и что она могла ответить? Правда относительна, думала она, а раз так, то и счастья нет.
— Я связалась с Наташей Рёнэ.
— И что?
— Ничего. Последний раз он писал ей в двенадцатом году. Она перебралась из Норвегии в Швецию, затем в Англию и теперь живёт на острове Джерси (Нормандские острова, Британия).
V
На следующий день Митя навёл справки о Нормандских островах, позвонил Рёнэ и заказал билет до Сент-Хелиера через Лондон на 8 мая. Чего он хотел — он и сам не знал. Подспудно Митя размышлял о комиссии. В его понимании он должен был определиться с процентами за услугу. Он как бы запускал процесс ценообразования в лабораторных условиях. Лаборатория представляла собой не что иное, как потерянную любовь Наташи Рёнэ к своей стране. Другое дело — захочет ли Наташа покупать её. Вот и посмотрю, что к чему, надеялся Митя. Он строил планы, хотя в целом и понимал, что планы эти довольно иллюзорны.
Неужели он и в самом деле надеялся изменить мир? И да, и нет. С учётом накопленной боли мир казался ему сплошным недоразумением, но если разобраться, не так уж он и сложен — давнее соперничество любви и практичности. Образно мир можно было представить в виде многоэтажного дома. Его практичностью являлся фундамент с коммуникациями в подвале, а любовью — этажи.
Итак, чтобы дом не завалился, размышлял Митя, нужен или крепкий фундамент, или меньше любви. Билеты и виза обошлись ему в 1120 евро, и это были его последние деньги. Надо было что-то предпринимать. Или укреплять фундамент, или перестать заниматься любовью, что непросто, да и не хотелось уступать практичности. Именно поэтому, возвращаясь в среду с работы, он купил в «Библио-Глобусе» «Как это было» Джулиана Барнса и теперь допоздна перечитывал её, выключив «Эхо», «Сетивизор», да и сам отключившись от мусора.