Магнат
Шрифт:
— Таки я уже чую запах жареного! — потер руки Изя. — Дайте мне неделю и немного денег на незначительные расходы! Я сделаю им такое предложение, от которого невозможно отказаться!
— Итак, план. Изя едет в Лондон, встречается с Герценом и вербует брокера. Ваш человек делает то же самое в Париже. Затем, по моему сигналу по телеграфу, сбрасываются через брокеров ваши акции, Василий Александрович. Все решают, что это продают Перейра и Беринги. Начнется обвал. И пока все в панике продают, мы с вами через других маклеров начинаем скупать. Тихо. Спокойно. И дешево.
Я откинулся на
— Это… это просто отменно, Антоныч, — пророкотал Кокорев. — Мы их раздавим!
— Это акт экономического террора, — поправил я его. — Мы используем их же репутацию против них самих. Это вскроется через неделю-другую, но будет уже поздно. К тому времени мы будем сидеть на огромном пакете акций, купленном за бесценок. Нам нужен контрольный пакет!
Тут Кокорев вдруг помрачнел. Он долго сидел, нахмурив свои кустистые брови, и что-то беззвучно подсчитывал, шевеля большими чувственными губами. Затем он взял со стола огрызок карандаша, обмакнул его в водку для мягкости и начал выводить столбики цифр.
— Погоди, Антоныч, погоди… — пробасил он, не отрываясь от своих столбцов. — Красиво ты все расписал, как по нотам, да только вот… Арифметика тут, однако, выходит серьезная.
Я молча ждал, пока он закончится. Изя тоже затих, с любопытством наблюдая за этим процессом. Наконец Василий Александрович, тяжело вздохнув, отодвинул от себя исписанный листок.
— Вот, гляди-ка, какая петрушка выходит. Акционерный капитал общества, насколько я помню, заявлен в триста семьдесят пять миллионов франков. Это по нынешнему курсу примерно сто миллионов рублей серебра. Акций они выпустили семьсот пять тысяч штук. Стало быть, номинальная цена одной акции — сто сорок два рубля. Так?
Изя быстренько пересчитал и кивнул. Расчеты были верны.
— Допустим, — продолжал он, тыча толстым пальцем в свои каракули, — мы обрушим их акции вдвое, ну, может быть, втрое. Это в самом лучшем случае. То есть цена упадет до шестидесяти пяти, может, до пятидесяти рублей за штуку. И вот тут нам надо скупать. Скупать много, чтобы получить весомый пакет. Я не говорю — пятьдесят, но хотя бы десятую часть, чтобы с нами начали считаться. А лучше — пятую часть.
Он снова склонился над листом.
— Десятая часть — это семьдесят пять тысяч акций. По семьдесят рублей за штуку — это, батюшки-светы, выходит больше пяти миллионов! Пять миллионов двести пятьдесят тысяч, если быть точным. А если мы хотим большой пакет, скажем, четвертую часть… то это уже больше тринадцати миллионов!
Он поднял на меня свои проницательные глаза.
— У меня, Антоныч, капиталу, как ты знаешь, миллионов восемь. Многое еще в товаре. Акций ГОРЖД у меня самого куплено всего-то тысяч на пятьсот. Для первоначального сброса, чтобы начать панику, хватит — а вот чтобы потом скупать в таких масштабах… не сдюжу я один. Денег не хватит! Мы начнем скупку, цены поползут вверх, а у нас к тому времени мошна-то и опустеет. И остаемся мы с носом — панику вызвали, а контроль не получили.
Наступила тишина. Кокорев был прав. Я увлекся стратегией и тактикой, но упустил
— Таки что же делать? — первым нарушил молчание Изя.
Глава 20
— Может, привлечем московских купцов, про которых вы говорили, Василий Александрович? Староверов?
Кокорев досадливо махнул рукой.
— Эх, душа твоя бесхитростная! Пока я каждому суть дела растолкую, пока они свои бороды почешут, пока с батюшкой посоветуются, пока из кубышек свою копейку достанут! Тут быстрота нужна, натиск! Нужен один, но крупный игрок. И самое главное, чтобы быстро деньги нашел!
Он замолчал, и было видно, как в его голове тяжелыми кулями ворочаются мысли. Внезапно его лицо прояснилось.
— Штиглиц! — почти выкрикнул он, ударив ладонью по столу так, что графины снова подпрыгнули. — Барон Штиглиц!
Услышав это имя, я задумался. Александр Людвигович Штиглиц, придворный банкир, главный финансист империи, человек, через чьи руки проходили все значимые сделки. Если и был в России кто-то, способный в одиночку пободаться с Перейра и Берингами, то это он.
— Ты думаешь, он согласится? — с сомнением спросил я, вспоминая свой недавний и не слишком удачный визит к барону. — Я с ним знаком, да и пытался говорить о воровстве в обществе, он мне не поверил, правда, и доказательств у меня тогда не было, как и сенатской ревизии.
— Я тебе больше скажу, Штиглиц один из тех, кто это общество и создавал. Да только он делал это не так, как французы! — горячо возразил Кокорев. — Он вкладывается в дело в надежде получить выгоду от эксплуатации. А эти мошенники прибыль кладут себе прямо в карман со строительства! Я знаю барона, мы с ним не раз дела имели. Он близок ко двору, и для него долг перед государем не пустой звук. Если барон чего-то обещал, он это исполняет. Пять лет назад обещал построить дорогу на Петергоф — и устроил все в лучшем виде, государь был доволен. К тому же это жесткий человек, немецкого склада — не терпит, когда его обманывают. И тут, — Кокорев побагровел от досады, — эти наглецы нас всех дурачат в открытую! К тому же он патриот России, хоть и лютеранин, и ему претит, как тут последние годы хозяйничают иноземцы. Уж поверь мне, если правильно ему все преподнести, он войдет с нами в долю.
Кокорев встал и начал мерить шагами тесную комнату.
— С ним надо обстоятельно потолковать с глазу на глаз. Показать ему отчет Лаврова, письмо сенатора Глебова, объяснить, что дело пахнет не просто воровством, а государственной изменой. Неплохо бы и намекнуть, что у нас есть поддержка в верхах. — Он многозначительно посмотрел на меня. — И предложить ему взять все дело в свои руки, не просто наказать мошенников, а сделать ГОРЖД по-настоящему русским предприятием, с честным управлением. Уж он-то порядок наведет! У него нюх на такие дела. Ну, что скажешь, Антоныч?