Магнат
Шрифт:
— Француз отдыхает, — коротко доложил он с кривой усмешкой. — Вечером мусью имел неосторожность прогуляться не там. Упал в темноте, сильно ударился головой и, само собою, захворал крепко. Лежит у себя в номере, стонет. Лекарь сказал — дня три не встанет.
— Отлично, — обнаружил я. — Передайте мою благодарность и еще вот это.
И я передал ему двести рублей. Затем, не теряя времени, отправил Солодовникову послание с короткой запиской: «Французик заболел. Пора замаливать грехи». А сам направился к профессору Лаврову и инженеру Кагальницкому.
Я
— Доброе утро, господа ученые! — бодро повторил я. — Погода сегодня не радует, но для настоящих энтузиастов науки, как вы и я, плохой погоды нет. Сегодня особый день — день, когда нам открыт путь к знаниям!
Профессор непонимающе поднял на меня глаза.
— Что вы имеете в виду, Владислав Антонович?
— Я имею в виду, что господин Дюбуа внезапно занемог. А купец Солодовников горит желанием оказать вам любую помощь в ваших изысканиях. Так что собирайте инструменты. Вас ждут мост через Двину и склады с рельсами. У вас есть дня три.
Перемена, произошедшая с ними, была поразительной. Уныние как рукой сняло. В глазах студентов снова загорелся огонь азарта и любопытства. Даже профессор Лавров выпрямился, и на его щеках проступил легкий румянец.
Через некоторое время их небольшая армия, вооруженная теодолитами, бурами и измерительными цепями, уже двигалась в сторону регулировки. А у ворот их встречал лично Ерофей Пафнутьич Солодовников, рассыпавшийся в извинениях и заверениях в своей полной лояльности. Он самолично отгонял от столичных гостей любопытных рабочих и громовым голосом просил принести им стулья, образцы материалов и даже самовар.
Началась работа. Тщательная, скрупулезная, неотвратимая, как ход времени. Я стоял в стороне вместе с Изей и Рекуновым и наблюдал за этой картиной.
Да, похоже, фактов у нас будет — завались.
Главное, чтобы их выслушали.
За три дня они сделали все, что было нужно, и мы вместе вернулись в столицу, где профессор и Кагальницкий засели за отчет.
Спустя два дня после возвращения я собрал свой «военный совет» в отдельном кабинете трактира Тестова. За столом, уставленным стерляжьей ухой, расстегаями и запотевшими графинами с разными интересными напитками, сидели мои главные маршалы: Кокорев, чья бородатая физиономия то и дело невольно расплывалась в хитрой улыбке, и Изя, который мысленно уже примерял на себя фрак лондонского денди.
— Ну, господа, — начал я, разложив на столе чистый лист бумаги. — Мы получили то, что хотели. — Я выложил на стол пухлую папку, присланную мне с нарочным от профессора Лаврова. — Вот, пожалуйста: подробный отчет о состоянии Варшавской дороги. С цифрами, актами, замерами и даже несколькими дагеротипными снимками самых вопиющих безобразий.
Кокорев с благоговением начал рассматривать отчет.
— И что теперь, Антоныч? — прогудел он. — С этой бумагой к самому государю пойдем?
— К государю долго, а до биржи рукой подать. Наша цель, Василий Александрович, не наказать виновных,
Я взял лист бумаги и нарисовал на них две точки.
— Это — Лондон. Это — Париж. Две главные биржи, где торгуются акции. Наша задача — создать там панику. Не просто слухи, а целую лавину, которая снесет их котировки на самое дно.
— И как же мы это сделаем? — улыбнулся Кокорев, его купеческое чутье уже уловило запах большой наживы.
— В три этапа. — Я поднял палец. — Этап первый: информационная подготовка. Изя, — я повернулся к нему, — твоя дирижерская палочка ждет. Ты едешь в Лондон.
Лицо Изи расплылось в самодовольной улыбке.
— Есть там один человек в Туманном Альбионе. Его зовут Александр Герцен. Ты передашь ему вот это, — я достал из другой папки письмо о злоупотреблениях на нижегородской дороге, — и вот это, — я постучал по отчету Лаврова. — Объясняешь, что это бомба под троном Романовых. Доказательство того, как французы при покровительстве некоторых людей, облеченных властью, захватывают Россию. Он не устоит и публикует это в своем «Колоколе».
— Это же скандал во всей Европе! — ахнул Кокорев.
— Именно! — заявил я. — Это будет первый залп. Он создаст нужный фон. Покажет, что у ГОРЖД серьезные проблемы. Но этого мало. Нужен второй залп, который вызовет панику. И здесь, господа, начинается самое интересное.
Я наклонился над столом, понизив голос.
— На биржах Парижа и Лондона все друг друга знают. Всем известно, кто из брокеров работает с главными акционерами общества — с банковским домом Берингова в Лондоне и братьями Перейра в Париже. Так?
Кокорев и Изя согласно кивнули.
— И вот теперь представьте, — я впился взглядом в их лица, — в один прекрасный день, в один и тот же час, вдруг начинают массово, почти панически сбрасывать акции ГОРЖД. Не просто продавать, а выбрасывать на рынок огромные пакеты. Что подумает толпа?
— Она подумает, что крысы бегут с корабля! — выдохнул Изя. — Что раз продают — значит, знают что-то ужасное и спасают капитал! Начнется паника! Все бросятся продавать!
— Вот! — подтвердил я. — Вот тут-то вы и вступаете в игру. Вы, Василий Александрович, через своего человека в Париже. И ты, Изя, в Лондоне. Вы наймете этих самых брокеров — тех, кто работает на Перейре и Берингове.
— Постой, Антоныч, — нахмурился Кокорев. — Это самое слабое место. С какой стати они рисковать будут своими хлебным местам ради нас? Они же нас в три шеи погонят!
— А вот это, Василий Александрович, уже зона ответственности господина Шнеерсона. — Я посмотрел на Изю. — Нам не нужна их лояльность. Нам нужна их жадность. Или их страх. Мы предложим им взятку, хорошую. Или, — я хитро прищурился, — ты, Изя, копнешь под этих господ. Уж, думаю, еврейские общины тебе помогут, не бесплатно, конечно. Карточные долги? Дорогая любовница? Тайные грешки? Найди их болевую точку, и они сделают все, что мы скажем. Они всего лишь будут продавать акции, и за это получат вознаграждение.