Магус

Аренев Владимир

Пошли вдоль стены — так, что по левую руку тянулись дома знатных и зажиточных горожан, с роскошными, облицованными древним мрамором фасадами, с садами, сторожевыми псами и ссобачившимися охранниками, которые, объяснил вполголоса Фантин, чуть что — стреляют в тебя из арбалета, а уж потом интересуются, кто таков. Но это — ежели к фасаду вплотную подойти и начать в окна заглядывать или там за дверной молоток хвататься, но если просто идешь мимо — иди себе и зазря не трясись. Мало ль по какому делу пошлют человека: может, с записочкой от дона Джованни к донне Анне, а может, в «Три поросенка», за пиццей с беконом. Во всех же

подряд стрелять — болтов не напасешься.

Значит, вдоль мраморных фасадов двинулись на запад, а дальше вышли к кладбищу. Окруженное со всех сторон невысокими портиками (колонны увиты плющом, резным и живым вперемешку), оно проступало из тьмы как борт громадного корабля — того самого, из моряцких легенд о галионах-призраках, только здесь вместо скелетов команду составляли гранитные и алебастровые памятники. Ангелы с огорченными лицами и полусложенными крыльями укоризненно тыкали пальцами куда-то за спину двум полуночникам, пробиравшимся между склепов. Скорбные мадонны глядели вслед и роняли скупую каменную слезу. Крыса — не скульптурная, живая! — шарахнулась прочь от незваных гостей, и Фантин привычным движением сыпанул в ее сторону хлебными крошками. Видать, нарочно заготовил, ишь ты, в отдельном мешочке они у него. Аккуратный паренек.

— Это еще зачем? — спрашивает Обэрто.

— Вдруг то был гриммо.

Ну да, верно, магус ведь в темноте видит почти так же, как днем, а вот Фантин — нет. Но даже будь это гриммо, а не крыса — хлебные крошки вряд ли бы пригодились. Гримми — одна из ветвей «мелкого народца», селятся обычно на кладбищах или где-нибудь поблизости от таковых. Их хлебом не корми — дай попугать людей, но вообще они миролюбивые, и хоть излишне проказливы (почти все пуэрулли этим отличаются), а все-таки не зловредны.

Словом, отпугивать или отвлекать гриммо Фантину бы не пришлось (да и не удалось бы — хлебными-то крошками!), а как угощение это средство тем более не годилось.

— Они освященные, — шепчет вор-«виллан». — Если честно, гриммо я здесь ни разу не видел, а кое-что другое — доводилось.

— Помогали крошки-то?

— По-разному, — уклончиво отвечает Фантин. И показывает на величественный склеп с грозным, в два человеческих роста, ангелом над входом: — Пришли. Отсюда, мессер, прямой путь из Альяссо на окружную, к перекрестку, от которого и до виллы синьора Леандро рукой подать.

— Ну, пойдем, — даже как-то излишне бодро соглашается Обэрто.

— Вы не сомневайтесь…

Закончить фразу Фантин не успевает — вдруг на церковной колокольне, кажется, совсем рядом с ними, раздается раскатистое «БОМ!» — и затем, через истаивающие паузы, снова и снова: «БОМ! БОМ-М!! БОМ-М-М!!!» — как будто колотится, пробивает себе путь наружу из яйца исполинский птенец, драконыш какой-нибудь огнедышный.

Фантин неосознанным движением втягивает голову в плечи и горбится, кутаясь в плащ. Обэрто, наоборот, расправляет плечи и пристально всматривается туда, где на фоне позлащенного звездами неба темнеет силуэт церквушки. Колокольня ему тоже видна — и виден тот, кто сидит там, у самого края, свесив мохнатые ноги через парапет и глядя куда-то вдаль. Существо похоже на помесь обезьяны с псом — мохнатое, очень тощее, оно недвижимо замерло, повернув голову в сторону Нижнего Альяссо. Колокол за спиной у гриммо сам раскачивается, но (магус не сомневается) заставил его звонить именно пуэрулло.

Такое

случается иногда. Ночью, во время или накануне чьей-либо смерти — обычно трагической, мученической — гримми бьют в церковные колокола. Считается, таким образом они дают Богу знак, что эта душа-страдалица достойна снисхождения, даже если и грешила при жизни (а кто без греха?!). Поверья гласят, будто гриммово звонарничество помогает намаявшейся душе легче отойти в мир иной.

Фантин, видимо, знает об этих приметах и догадался, кто сидит на колокольне.

— Не передумали? — спрашивает. (А колокол — «БОМ! БОМ-М!! БОМ-М-М!!!» — продолжает размешивать круто заваренный ночной чай в стакане неба.) — Если там гриммо, значит, сегодня или завтра кто-нибудь умрет. И смерть его будет не из легких. Так, может, нам отложить? Ну, пара деньков туда, пара — сюда, что за дело! А знамение дурное.

Обэрто качает головой:

— Знамениями Господь дает знать, что ожидает нас впереди. Слабый духом отступится, сильный — воспользуется предупреледением и обернет испытание к вящей славе Его.

— Вы говорите ну прямо как священник! А только, знаете, я ведь именно из слабых, мессер.

— Я тоже, сынок. Но надо же когда-нибудь закалять душу, верно? Или ты уже не так уверен, что сможешь провести нас на виллу синьора Леандро?

— «На слабо» берете? Ладно, мессер, идем. Но потом, если что — пеняйте на себя!

Когда они вошли в склеп, колокол над церквушкой продолжал звонить; гриммо — смотрел в сторону Нижнего Альяссо.

5

Под древними сводами склепа тихо и темно; Фантин порывается зажечь потайной фонарик — изящное творение воровских умельцев, — но магус останавливает своего спутника.

— Не будем привлекать к себе лишнее внимание.

Глупость, бессмыслица: чье внимание можно привлечь в старом склепе — крыс? тараканов? мокриц? — но Фантин только согласно склоняет голову, мол, как скажете, мессер. Оба знают: предосторожность в таких местах не лишняя.

Впрочем, «виллан» знает и кое-что еще. И поэтому не удивляется, когда в самом конце склепа, у надгробия основателя этой фамилии перед ними вдруг появляется размытый, чуть светящийся силуэт.

Призрак одет старомодно: в пестрый жюстокор с множеством причудливых сборок, зубчатых краев, разрезов и буфов, с длинными висячими рукавами до земли. На голове у него круглая шапочка ярко-зеленого цвета с двумя опущенными ушками, она украшена золотым узорчатым шитьем и медалью с драконом и всадником, пронзающим гада копьем. На поясе у призрака изящная сумочка, там же — кинжал и пара перчаток. Еще на духе — плащ, длинный настолько, что, спускаясь широкими складками, волочился бы по земле внушительным шлейфом… будь он чем-то большим, нежели призрачная одежда бестелесного привидения.

— Доброй ночи, синьор Аральдо! — кланяется Фантин.

Призрак вглядывается в пришлецов крупными, блестящими глазами. Лицо его гладко выбрито, у переносицы и на лбу — глубокие, резкие морщины. Узкие губы растягиваются в добродушной улыбке, однако выдающийся вперед подбородок и остроконечный нос придают ей зловещий оттенок.

— Доброй ночи, малыш. Рад тебя видеть. — Голос призрака звучит мягко, но мягкость эта сродни подушечкам кошачьей лапы. А вот и когти: — Но кто это с тобой? Разве ты не знаешь: каждый, нарушивший покой усыпальницы рода Аригуччи, должен быть наказан?!