Махтумкули
Шрифт:
— Бывает такое, бай-ага, когда стихи пишут для того, чтобы, возвеличив кого-то непомерно кичливого, потом посмеяться над ним. Стихи — как сундук с двойным дном. Попросите то, что пел Нурджан, прочитать вам еще раз в более спокойной обстановке. Вдумайтесь — и может быть, скажете сочинившему их: "Молодец!" Для того, чтобы постичь истинный смысл услышанного, иной раз не только хороший слух нужен, но и соображающая голова.
Это прозвучало как пощечина. Пухлое лицо Нурмамед-бая побагровело, он запыхтел,
— С большим уважением отношусь к твоему отцу — процедил он сквозь зубы, — иначе не стали бы мы слушать твое пустословие.
— Что ж, я не настаиваю, считайте, что разговор окончен.
Махтумкули попрощался с сидящими общим поклоном и вышел.
Нурмамед-бай вел себя слишком нахально и оскорбительно, слишком по-хозяйски непререкаемо, и это не нравилось Аннатувак-хану. Он переглянулся со своими сородичами, как бы безмолвно советуясь с ними, сказал:
— Об остальном договорим с правителем.
И направился к своему стану.
Все представители рода джафарбай немедля последовали за ним.
Нурмамед-бай ежился, словно ему в сапоги горящих углей насыпали. Он то краснел, то бледнел, не поднимая глаз на сидящих вокруг, то оттопыривая губы, то покусывая их. Наконец проворчал:
— Когда приедет правитель, времени для раздумий не останется!
И ворчание его было похоже на угрожающее рычание собаки из конуры. А в сущности он был прав — прийти к единому решению следовало заблаговременно. Но каким могло оказаться решение? И возможно ли было добиться единодушия?
Вернувшись в свой стан, Махтумкули едва лишь успел выпить пиалушку чаю, как заявился в какой-то искусственной приподнятости Нурджан. Понятно было, что чувствует он себя неловко из-за давешнего случая, но Махтумкули держался так, словно ничего и не произошло.
— А-а, Нурджан-хан!.. Молодец, что пришел.
— Да, пришел! — В голосе Нурджана был вызов. — Пришел, чтобы прочитать тебе оставшуюся часть стихотворения.
— Молодец, молодец… давай проходи, садись.
Нурджан сел, принял протянутую пиалу с чаем.
Махтумкули спросил:
— У кого переписал стихи?
— У Ата-муллы, — ответил Нурджан. — А где он достал, не знаю.
Махтумкули с улыбкой смотрел на Нурджана. Не было между ними той дружбы, которая связывала Махтумкули с Мяти, Шейдаи, Нуретдином, но общество Нурджана было приятно. Добродушный, веселый, скромный малый, неплохой бахши, он не имел врагов, как и его отец — постоянный караванбаши Бекназара Кривого, умный, покладистый и честный Тагандурды Мерген.
Махтумкули нравился несильный, но приятный голос Нурджана, нравилась манера декламировать стихи, восхищала редкая память парня, хотя поэт сталкивался с поистине феноменальной
Всего два года посещал Нурджан мекдеп своего односельчанина Ата-муллы, а читать и писать умел лучше многих грамотеев, по четыре и больше лет потевших в различных медресе. Почти все, что написал Махтумкули, он знал наизусть, Махтумкули был его кумиром, и это тоже не могло не способствовать хорошим отношениям между ними.
— Я пришел пригласить тебя на пиалу чая, — заявил он таким тоном, что нельзя было понять, всерьез говорит или дурачится.
Махтумкули, во всяком случае, ответил серьезно:
— Будем живы-здоровы, завтра пойдем пить чай к тебе. А сегодня чаевничать станем у этого костра. Возвращайся вечером со своим дутаром. Пусть и Анна-гиджакист приходит. Что-то невесело на душе, поддержать ее надо хорошей песней.
Нурджан собрался было настоять на своем, но Махтумкули предупреждающе поднял руку: не спорь, будет так, как я сказал.
Отвесив последний поклон земле, солнце спряталось за высокую гору. День медленно угасал, сгущались сумерки, которые в какой-то момент вдруг, одним прыжком перепрыгнут в ночь. По обоим берегам реки все больше разгоралось костров. Их отблески заливали округу необычным, желто-красным трепещущим светом. Стояла теплынь, можно было прилечь не только у костра, но и в любом месте просторной, как сама вселенная, степи, и все же у костра было уютнее, по-человечески уютнее и спокойнее. На чистом, как зеркало, небе без единого облачного пятнышка мигали звезды.
Прослышав, что в стане гокленов будут звучать музыка и песни, любители шли один за другим, рассаживались вокруг ярко горевших костров. А поскольку любителями были почти все, то у костров становилось тесновато — устраивались в два, три и больше полукруга, лицом туда, где оставлено место для музыкантов и бахши.
Пришел со своими односельчанами и Аннатувак-хан. Махтумкули был искренне рад его приходу — он проникся внезапной симпатией к молодому вождю джафарбаев еще во время спора в доме Нурмамед-бая. Встав, он указал желанному гостю место на кошме, рядом с музыкантами и певцами.
Да, людей собралось много. Но не было среди них ни одного, кто не слышал бы раньше песен на стихи Махтумкули, ибо повсеместно многие празднества, продолжавшиеся от зари до зари, начинались его стихами и заканчивались ими же. А такие, кто прежде не видел Махтумкули в глаза, были. И они считали своей обязанностью подойти к поэту, поздороваться с ним за руку. Улыбки их были не просто данью вежливости, они отражали истинные чувства людей, любящих и уважающих своего национального поэта, чтящих его, несмотря на его молодость.