Македонский Лев
Шрифт:
— Это было глупо, Калепий, — проговорил Парменион. — Если мы возьмем город, то Каскус перебежит к спартанцам, и они используют его как главную фигуру для похода на нас. Ты можешь погубить нас всех.
Политик закачал головой. — Мне нечего сказать в свою защиту по этому поводу. Но Каскус — моя родная кровь и очень дорог мне. И он, по-своему, заботится о Фивах так же горячо, как каждый из нас. Однако я ничего не могу предпринять, чтобы исправить свои действия — а если бы и мог, то отказался бы.
Голова Пармениона, казалось, была готова взорваться. Он выпил
Мотак пошел за ним. — Я видел мраморные статуи, менее бледные, чем ты, — промолвил Мотак, когда Парменион рухнул на диван. — Думаю, тебе нужно немного вина.
— Нет, — сказал Парменион, ложась на живот. — Просто оставь меня ненадолго. Я немного посплю.
Мощные волны обрушивались на изрезанное побережье, а монстры глубин с торчащими зубами скользили вокруг стройной фигуры девушки, пытавшейся освободить свои руки. Парменион плыл сквозь волны, пытаясь доплыть до нее, прежде чем темное море утянет ее вниз.
Огромное создание проскользило мимо него так близко, что острый плавник процарапал по ноге Пармениона, но колоссальная волна подхватила тело молодого мужчины, вознося его к самым небесам. На ее гребне, он почти закричал, когда полетел вниз, в пучину. Он с головой погрузился в воду и вдруг обнаружил, что способен там дышать. Тело Дераи качалось под ним; он нырнул вниз и сорвал путы с ее запястий, вытягивая ее на поверхность.
— Жива! Жива! — закричал он. Чудовища окружили их — холодные опаловые глаза взирали на влюбленных. Дерая пришла в сознание и прильнула к Пармениону.
— Ты спас меня, — сказала она. — Ты пришел за мной!
Мотак растряс его, и Парменион открыл глаза и застонал — не от одной лишь боли, проснувшейся в черепе, но также от потери Дераи и своего сна. Он сел. — Уже полдень?
— Да, — ответил Мотак. Парменион встал. Пелопид был по-прежнему во дворе, и с ним были кузнец Норак и одиннадцать могучих мужиков. У четверых были огромные молоты на длинных рукоятях.
— Достаточно хороши для тебя, стратег? — спросил Норак, подняв железный штырь длиною с короткий меч.
— Ты хорошо сработал, — ответил Парменион, — но я хотел бы посмотреть на твоих молотобойцев за работой.
— Я принес дополнительные штыри, — сказал кузнец, — как раз для этой цели.
Двое мужчин принесли громадный кусок древесины, приставив его к стене, а третий удерживал штырь в нужном месте. Подойдя с одной стороны, Норак приказал одному молотобойцу занять место напротив. Кузнец поднял свой молот, а затем немилосердно обрушил его, и голова молота как молния ударила в штырь. Только молот отскочил, как тут же ударил второй; после первого удара державший выпустил штырь и убрался прочь. После трех ударов штырь был вогнан глубоко в дерево.
— Поработайте над этим, — сказал Парменион. — Надо еще быстрее.
Подозвав Пелопида, он прошел в андрон. — Праздник в доме Александраса, о котором ты говорил, — там будет
— Да. В народе этих людей не жалуют, — ответил Пелопид.
— Сколько стражников?
— Может пять, а может двадцать. Я не знаю.
— Снаружи или внутри дома?
— Снаружи. Это приватная оргия, — сказал Пелопид с широкой ухмылкой.
— Я встречу тебя у дома Александраса. Составим план, когда увидим, сколько там появится стражей.
Когда Пелопид ушел, Калепий вернулся в свою комнату, чтобы отрепетировать речь, оставив Пармениона в андроне. На какое-то время Парменион задумался, но вдруг заметил, что в комнате он не один. Повернув голову, он увидел спартанскую жрицу, Тамис, опиравшуюся на посох возле стола.
Тамис взирала на молодого спартанца, гордясь мощью огня его души, чувствуя его боль и поражаясь отваге, которую он проявлял, подавляя эту боль.
Какой-то миг он смотрел на нее, не веря.
— Итак, — сказала она, — не предложишь ли мне сесть, юный спартанец?
— Конечно, — ответил он, вставая, чтобы подвести ее к столу, где налил ей кубок воды. — Какими судьбами ты здесь, госпожа?
— Я иду, куда захочу. Теперь ты намерен возглавить это восстание?
— Да.
— Дай мне свою руку.
Парменион послушался, и она накрыла его ладонь своей. — С каждым ударом сердца перед человеком встает два выбора, — прошептала она. — И каждый выбор прокладывает новый путь, и человек должен пройти его, куда бы он ни привел. Парменион, ты стоишь на перепутье. Одна дорога ведет к солнечному свету и смеху, другая — к боли и отчаянию. Город Фивы сейчас в твоих руках, словно маленькая игрушка. На дороге к солнечному свету город будет расти и процветать, но на другой дороге он будет сломлен, разрушен в прах и позабыт. Вот слова, которые мне было велено передать.
— Так какая же дорога верна? — спросил он. — Как я это узнаю?
— Ты не узнаешь, пока не пройдешь по ней достаточно далеко.
— Тогда какой смысл говорить мне об этом? — процедил он, вырывая свою руку из ее руки.
— Ты — Избранный. Ты — Парменион, Гибель Народов. Сотни тысяч душ ты отправишь плавать по темной реке, кричать и вопить, сетуя на судьбу. Поэтому правильно и справедливо будет, чтобы ты сознавал свой выбор.
— Тогда скажи, как пройти по пути солнечного света.
— Скажу, но, как и слова Кассандры до меня, мои слова не изменят твоего пути.
— Просто скажи мне.
— Выйди из этого дома и оседлай своего скакуна. Уезжай из этого города и отправляйся по морю в Азию. Отыщи Храм Геры Книги.
— Ха! Теперь я вижу, — вымолвил Парменион. — Ты ведьма! Ты спартанка и служишь им. Я не стану слушать твоей лжи. Я освобожу Фивы, а если и есть город, которому суждено обратиться в прах — то это будет Спарта.
— Конечно, — сказала она, улыбнувшись, показывая свои сгнившие зубы и кроваво-красные десны. — Гибель Народов говорит, и его слова будут услышаны богами. Но ты несправедлив ко мне, Парменион. Мне нет дела до Спарты или ее грез, и я рада тому пути, который ты избрал. Ты важен для меня — и для мира.