Малахитовый царевич. Сказки проклятых царств
Шрифт:
Василиса с детства не признавала украшений. Даже венец, стягивавший её голову, не сверкал ни единым самоцветом – лишь сизо поблёскивал суровой сталью.
Матери было давно плевать, как она выглядит. Старшие сёстры смеялись. Надрывали животики, проходя мимо в роскошных, вышитых златошвейками нарядах.
Седая дурочка Василиса. Младшенькая. Слабачка и вечный позор семьи.
Губы дрогнули, словно в рот угодила гадость, и Василиса расхохоталась на всю горницу – громко, взахлёб, как всегда бывало после вспышек
Отсмеявшись, она оттёрла слёзы с покрасневших глаз. Пригладила, успокаивая себя, волосы, с усилием выпрямила спину и уверенным шагом вышла из горницы. Самое время развлечься на стрельбище. И слава всем богам, если там не будет старших.
Василиса шла быстро, чеканя шаг. Слуги, что попадались ей навстречу, уступали дорогу и раболепно кланялись, не получая и взгляда; мысли блохами прыгали с одного на другое и обратно: когда же прибудет из похода синеглазая мать, сколько продержится новенькая Софья, и как же, как же, как же ей заполучить…
Мысль исчезла. Василиса резко остановилась, как от сокрушительного толчка в грудь, увидев на пути, впереди себя, бурое перо, что трепетало на ветру.
«Вернулся», – льдинкой упало в животе.
«Вернулся!» – ужасом опалило разум.
Выхватить меч она не успела: пернатая тень, что вылетела из-за угла, вмиг обратилась знакомой жёсткой плотью. Неодолимые длани пленили запястья, вздёргивая руки вверх, как на дыбе, мощное тело прижало её хрупкие кости к стене, и на ненавистном, щетинистом лице Одноглазого сокола расплылась хищная улыбка.
– Здравствуй, Васенька, – проворковал Финист. – Я соскучился!
И где, где она теперь, беспощадная царевна Василиса, дочь великой богатырши Синеглазки? Где та, что давным-давно убила своего первого человека и пыталась быть столь же лютой, как мать?
Исчезла, будто её и не было. Вновь обратилась в до смерти перепуганную девчонку шестнадцати лет от роду, ощутила у шеи лезвие, что обкромсало её косу, почуяла запах своих любимых, горящих книг… Ощутила силу рук, что хозяйничали под её задранным сарафаном…
– Даже не смей говорить, что забыла, – рычаще выдохнул Финист. Прижался сильней, прикусывая кожу на дрожащем горле Василисы. – Ты всё помнишь. Всё-всё… И я помню.
Обветренные губы скривила усмешка.
– Ты забавно трепыхалась подо мной…
– Сгинь, – прохрипела Василиса, одолев потрясение. – Сгинь, проклятый! Убирайся, откуда притёк!..
Одноглазый сокол расхохотался.
– Ну уж нет, Васенька. Мне хватило пяти лет разлуки. Нужно завершать незавершённые дела. Да и за глаз отплатить… Так на чём мы тогда остановились?
Одна из тяжёлых ладоней легла на Василисино бедро, и разум вновь затопило орущей паникой.
Где её выдержка, где все её силы? Тело стало кисельным, податливым, хрупким. Дёргайся – не дёргайся, всё одно.
Зачем же было это изнурительное обучение, телесные
– Седая. Но такая же славная. Такая же сладкая, – тем временем, усмехнулся Финист. – Но что за не женский наряд? Где мои любимые сарафаны?
Выругавшись, Василиса изо всех сил плюнула ему в лицо. Сокол с лёгкостью уклонился и вывернул её руки больней.
– Впрочем, вижу, сегодня я не люб тебе, – притворно вздохнул он. – Жаль. Но у нас ещё будет время, Васенька. Свидемся-помилуемся. Это я обещаю.
– Мразь!.. – прокричала Василиса.
Рванулась на свободу, собрав остатки сил, но Одноглазый сокол, не забыв посмеяться, уже отпустил её и перекинулся в птицу. Торжествующий клич хищника – и Финист исчез. Улетел, чтобы вернуться, когда не ждут. Опять ударить исподтишка.
Василиса задрожала и медленно сползла на землю. Её бил крупный озноб.
Годы постоянных кошмаров, годы, когда постоянно держишь ухо востро. Трудное обучение и, наконец, мысли о свободе. Что Он не вернётся, не появится, сгинет где-нибудь далеко-далеко…
«Расслабилась. Осмелела, – с горечью подумала Василиса. – Вот и получила, что заслужила».
Из глаз были готовы хлынуть слёзы. Но нет, такого она не допустит.
«Бери себя в руки, дурочка. Наступают тяжёлые времена».
Да. Внутренний голос не врал. Если Финист вернулся в город после долгих пяти лет службы на границе, если мать позволила это, вновь пообещав ему место в своей дружине, – тогда пощады не жди.
Ей больше не шестнадцать. Синеглазка её больше не пожалеет.
Значит, придётся защищаться самой. Укрепить окно новыми иглами и ножами, трудить себя в учении ещё беспощадней, стараясь, надеясь, не сдаваясь…
Василиса сжала кулаки, и с губ её сорвался единственный смешок. Потом с трудом встала, провела рукой по ножнам, в которых дремал меч, и пошла, почти побежала, к площадке учений.
Она не знала, что будет делать, если вновь увидит там клятого Финиста. Но ей повезло, на площадке танцевали с клинками лишь сёстры: взмах, поворот, искры с лезвий. Взлетают и падают от движений пшеничные пряди, самолично обрезанные до плеч: прямые у одной, и волнистые у другой.
– Явилась, – заметив младшую, протянула Марья и опустила меч.
– А кого мы только что видели… – хитро добавила Елена, сощурив голубые, как у сестры-близнеца, глаза.
Василиса окаменела.
Стервы! Уже знают!
– Твой полюбовничек вернулся, – насмешливо сообщила Марья. – Сокол наш одноглазый.
– Краше прежнего стал, – хохотнула Елена.
– Всё про тебя выпытывал, где ты, что, да как. Мы и рассказали. Чего таить-то, да, дурочка?
Василису затрясло. Марья же оскалилась, обнажив в улыбке белые, точно жемчуг, зубы, и глумливо добавила: