Мальчик с Голубиной улицы
Шрифт:
В конце улицы показались пленные немцы. Понуро шли чужеземцы в касках и без касок, многие босиком, даже и без мундиров, и если кто отходил в сторону, то конвойный в мужичьей свитке кричал: «Цурюк! Цурюк!»
И только когда все уже прошли, показался наконец наш Качке. Босого, в одних старых подштанниках, всего в пуху, его вел по улице веселый мужик с вилами.
Мимо скакали партизаны с красными лентами на картузах. А мужик, добродушно подмигивая, всем рассказывал:
— От чертяка! Залез в перину и не хочет
И мужик добродушно подталкивал Качке.
Мальчики бежали за немцем и, обгоняя его, заглядывали в лицо и кричали:
— Ну, вифиль ур? Который час?
4. Как мы шли в графский парк
На той стороне, где под старыми вербами дремали голубые и зеленые лодки, на самом берегу прилепилась беленькая хатка.
Маленькие окошки с геранью, и кусты рябины, и кукуруза, и аист на колесе, оглядывающийся во все стороны и медленно разворачивающий свои светлые крылья, — все это отражалось, дрожало, дробилось в реке.
Тут с незапамятных времен жил лодочник Иван. Сама вода в пору разлива приходила во двор Ивана, и его баба в корыте плавала к сараю, чтобы покормить скотину.
Мы стояли у скал и, сложив руки рупором, кричали:
— Ива-а-ан! Лодку-у-у!..
Из шалаша появился лодочник Иван. Он лениво подтянул штаны и, ладонью прикрыв от солнца глаза, всматривался в наш берег.
— А гроши есть?
— Е-есть! — кричали через реку мальчики и бренчали в кармане медяками, словно Иван на том берегу мог это услышать.
— Та скольки же вас? — недоверчиво спрашивал Иван.
— Та пятеро, — отвечали мальчики.
— Утонете, — сомневался Иван.
— Не утонем, честное слово, не утонем!
— Ну, так трошки погодите, — отвечал Иван. Он ушел в свой шалаш и пропал.
У берега гуси, как белая пена, и на деревьях очень много ворон, которые кричали на гусей и что-то требовали от них. А гуси — белые, гордые — не обращали на них никакого внимания и уплывали на середину реки.
— Ива-а-ан! — снова кричали мальчики. И слушали, как глохнет за рекой эхо.
Наконец Иван вышел из шалаша с веслом на плече, сел в лодку и пересек реку.
У него было дубленое, коричневое от загара, изрезанное глубокими жесткими морщинами лицо, лицо лодочников, лесников, сторожей баштанов, людей, живущих все время под солнцем и звездами, под дождями и на ветру. Посасывая маленькую черную глиняную трубочку, он недоверчиво оглядывал мальчиков.
— Утопнете, — сказал он.
— Не утопнем, вот увидишь, Иван, не утопнем!
И, дрожа от нетерпения, все полезли в лодку.
Говорили, Иван когда-то плавал матросом на мятежном корабле, а потом бежал и объездил весь мир, был и на Ямайке и на Огненной Земле. Но сам он никогда об этом не рассказывал — или не помнил, или боялся, что не поверят.
— Иван,
— Да что там рассказывать, — отвечал Иван, попыхивая матросской люлькой и глядя на облака, словно и Ямайка, и океаны, и пустыни — все это ничто по сравнению вот с этим родным украинским небом.
— Иван, ты пересек все меридианы? — спросил Котя.
— Приходилось, — отвечал Иван.
— А пальмы ты видел?
— Та видел.
— А кактусы? — не отставал Котя.
— Эге ж, — посасывал трубку Иван.
— Ну, а правда, там папуасы носят кольца в носу и они людоеды? — говорил Котя.
— Брехня, — пропыхтел в трубочку Иван.
— Как брехня?! — обижался Котя. — Так ты, наверное, там и не был!
— Отчего же не был. Был, — отвечал Иван.
— Ну, а как же ты не заметил? Я на картинках видел.
— Так то на картинках, — добродушно отвечал Иван.
— А что — неправда?
— Та может, и правда, только нет этого.
— Как же ты говоришь, что и правда и нет этого?
— Ой-ой-ой! — хохотал Котя. — А я у капитана Мариэтта читал.
— Та брешет той капитан, не видел он этого, — твердо говорил Иван.
Ярко светило утреннее солнце. Тарахтели едущие на ярмарку подводы, задушенно визжали в мешках поросята и гоготали гуси.
Микитка повернул картуз козырьком назад, и все мальчики повернули картузы козырьком назад, отчего приобрели боевой, отчаянный вид. Теперь уже ничто не мешало идти вперед, грудью встречая опасность.
Из окон спрашивали:
— Куда это вы собрались?
— Куда надо, туда и собрались, — отвечал Микитка.
— Там гора рафинадного сахара, там пруд красного вина, там дом, склеенный из медных пятаков, — бормотал Котя.
Только вышли на шлях, тут же подхватили на носок жестянку и погнали в пыль. То была заря футбола, время форвардов, беков, хавбеков и судьи-рефери.
— Пенальти! Пенальти! — вопил Котя.
Жарило солнце, горячая белая пыль забивалась в рот и нос. Черные, как цыгане, футболисты наконец выдохлись, спустились в низину и у замшелого камня напились ледяной острой ключевой воды.
Здесь росли большие и мягкие, просвечивающие на солнце лопухи, которыми хозяйки обычно покрывают глечики с молоком.
Мальчики сорвали прохладные листья и сделали из них треуголки. Теперь они были совсем похожи на солдат.
— Левой! Левой!
За голубыми и белыми хатками, за садами и огородами, в другом, сказочном, недоступном мире опустилась на облаке и повисла между небом и землей снежной белизны арка.
У арки графского парка лежали чугунные львы. Повернув головы, они провожали нас слепыми от ярости глазами, — ведь на их чугунной памяти не было случая, чтобы такие мальчики входили в графский парк.