Мальчик с Голубиной улицы
Шрифт:
Дед приоткрыл глаза, медленно возвращаясь из своего какого-то очень далекого мира.
— Эй, хлопчики, чи заблудились?
— Заблудились, дедушка, — признался Микитка, утирая нос рукавом.
И вслед за ним все утерли нос рукавом и всхлипнули.
Дед вытащил из свитки глиняную люльку, трут и кремень и, одновременно высекая огонь и прижимая толстым каменным пальцем табак в люльке, стал пыхтя ее раскуривать.
Мальчики стояли и смотрели на это колдовство.
— А куда вы, к примеру, путь держите, хлопчики? — спросил дед.
— Мы ищем гору рафинадного сахара, — гордо сообщил Котя.
— Ищите, детки, ищите.
— А куда, в какую сторону
— Так то все равно, на все четыре стороны можно идти.
— А далеко?
— Далеко, детки, далеко. — Он изучающе поглядел на нас. — Идите, детки, идите, может, когда и дойдете.
Он запыхтел люлькой и закашлялся. А может, это он так смеялся?
5. Филька синий жупан
Котя все ждал появления краснокожих индейцев с перьями на голове и окровавленными кинжалами в зубах. Но, не описанные ни в одной Котиной книжке, из ночи скакали всадники в стоячих шапках с голубыми хвостами.
На улицах, на базарах появились люди в синих жупанах и с оселедцем на бритом черепе, с пышными висячими усами, пили мед и горилку, и повсюду катилось запорожское: «Эге-ге!..», но вдруг с их языка срывалось немецкое слово — «файн» или «гут».
Однажды у ворот так свистнули, что, кажется, они сами по себе раскрылись, и во двор влетел на коне свистящий казачонок в высокой шапке с голубым хвостом и широчайших шароварах, заполнивших сразу весь двор.
— Гий, гий на тебя! — кричал он кому-то, вертясь на коне. — Черт твою маму парив!
В летящем голубом хвосте, в больших, зачем-то нашитых на жупан бронзовых пуговицах, каждая из которых была как маленькое солнце, в чубе, в перламутровых глазках и в будущих усах под носом была какая-то неудержимая жажда разбоя. От казачонка несло махоркой, сеном, самогоном.
Здесь его помнили совсем маленьким мальчиком — Филькой в картузе без козырька. Живя в одной комнате с приказчиками, он вставал ночью и отрезал им все пуговицы, и поэтому утром лавка долго не открывалась, а он в это время играл с мальчиками в пуговицы и продавал их гроссами.
В чай он вливал касторку, и приказчики, побросав деревянные аршины, бегали как затравленные; в табак же он подсыпал порох, а вместо соли добавлял в борщ такое, что приказчики выливали его собакам, но и те, понюхав, отворачивались.
Когда Фильке давали лейку побрызгать пол, он не просто брызгал, как все мальчики на свете, а с большой фантазией, очень художественно выписывал на полу короткие слова, прочитав которые покупатели схватывались за грудь, точно получали выстрел в сердце.
В стулья он предусмотрительно втыкал булавки или шпильки и, когда кто-то с криком вскакивал, улыбался. Но когда приказчики пили водку или вокруг смеялись и были чем-то довольны, Филька хмурился и думал: как бы их проучить, чтобы не смеялись, а плакали, чтобы, принося бутылку водки, выносили бутылку слез. И он придумывал такое, что, говорят, даже домовой разводил руками.
Хозяин обломал на спине Фильки сорок деревянных аршинов, но однажды, сопоставив расходы с результатами, задумался, и с тех пор, говорят, в лавке появились железные аршины. Но к тому времени Фильки уже не было. Он убежал.
И вот он нашел для себя подходящую компанию и появился снова.
— Амба! — крикнул Филька, прыгая с коня.
Он хотел ввести жеребца в дом, но жеребец не вошел в дверь, и Филька, с презрением оглядев этот «парадный» вход, привязал его к крыльцу.
Он осмотрелся, за что бы ему сразу приняться, и, увидев на крыше голубей, заложил в рот два пальца и свистнул. Подняв
На крыше появился Микитка:
— Зачем голубку стрельнул?
— Тебя не спросил, — сказал Филька.
— Скажи: зачем голубку загубил?
— А ну, ссаживайся! — крикнул Филька.
— Нужна она тебе, голубка, катюга.
— Я что сказал: скатывайся! — Филька хлопнул по голенищу нагайкой.
— Да, держи карман шире, — отвечал Микитка.
Филька вскинул ружье, делая вид, что хочет стрелять.
Микитка спрятался за трубу.
— Поймаю, кишки вытяну и на аршин намотаю, — погрозился Филька и понес голубя на кухню, пожелав, чтобы в него запекли засахаренный грецкий орех. Он, Филька, знает местечковые блюда!
Распорядившись таким образом, Филька в ожидании трапезы сидел на пороге и точил клинок. Во все стороны летели искры, и Филька вскрикивал. Гуси, куры, утки и козел с ученой бородой издали со страхом смотрели на Фильку и гадали: зачем ему понадобился острый клинок? Наточив, Филька зачем-то плюнул на клинок, попробовал его ногтем, завертел над своей головой, и стало ясно: солнце на небе только для того и светит, чтобы сверкать и искриться в его, Филькином, клинке.
В это время появился кот Терентий с поднятым от любопытства хвостом. Филька, увидев толстого, обжорного кота, крикнул «Стой!», размахнулся и отрубил коту хвост. Лежебока Терентий, не привыкший к такому обращению, сначала не разобрал, в чем дело, но вдруг закружился на месте, с визгом кинулся на водосточную трубу, взлетел на крышу и исчез.
Проверив таким образом клинок, Филька сказал: «Законно!» — и неохотно спрятал его в ножны.
Теперь он стал приводить в порядок свое большое и разнообразное хозяйство.
Широкие и глубокие карманы его шаровар с лампасами были полны всякой всячины. Сначала он выудил из них длинную веревку. Затем посыпались стреляные гильзы, обручальные кольца, янтарные бусы, грецкие орехи, кусок засохшего свадебного пирога с маком, какие-то длинные ключи и отмычки, тяжеловесная свинчатка и электрический фонарик, который почему-то светился, очевидно охраняя светящимся глазом все сокровища Филькиного кармана. Из другого кармана Филька вытащил увеличительное стекло, которое тут же подставил под солнце, и, когда прожег в скатерти дырку, удовлетворенно хмыкнул. Появился кусок старой афиши с аршинными зелеными буквами — Филька с серьезным видом прочел ее и аккуратно сложил; под конец он вытянул огромный платок с многочисленными узелками, в которых по-бабьи были завязаны монеты. Платок был развязан, золотые десятки пересчитаны и снова завязаны в узелки, а узелки затянуты зубами.
Все это богатство Филька Синий Жупан рассортировал на три кучки: одна была со словами «к бису!» выброшена, другая снова пошла в шаровары, а третья аккуратно уложена в кожаный мешок, притороченный к седлу.
Теперь, когда труд был закончен, Филька достал из бездонного мешка бритвенный прибор, зеркальце и ремень, расставил железные стаканчики, помазком взбил мыло, направил на ремне бритву. Ему так хотелось побриться, что он даже взглянул в зеркальце: не выросли ли от одного этого желания усы? Сидя с обиженным лицом перед зеркалом, он провел бритвой под носом и со вздохом снова все собрал в ящичек. А из мыла стал выдувать соломинкой цветные пузыри.