Мальчик с короной
Шрифт:
Вспоминается и другое… Отец долго, на глазах у всего народа идет по двору. Рукав пальто перепачкан известкой, шнурки на ботинках развязались, широкополая шляпа хищно надвинута на один глаз. Баба Настя широко распахивает двери подъезда, но отец запутывается в них. «А! Мой сын!» — громко и слегка по привычке декламируя, кричит он мне и одновременно всему двору, всей постоянной публике. «Смотри, сын, на отца! Я продукт своей эпохи!» — кричит он с вызовом и потрясает кулаками под гулкими сводами подъезда. «Я прошел войну и застенки! Твой папа видел виноградники в Румынии, наполненные трупами! И никто, никто не ел этого винограда…» — жалобно шепчет он. Мне отца жалко, но я знаю, что ни на какой войне он не был, а ездил с концертной бригадой по госпиталям и пел юмористические куплеты. Не был он и в застенке,
— Вася! Пойдем во двор, погуляем? — задушевно говорят мне двое мальчишек, переминаясь с ноги на ногу в дверном проеме.
— Папа! Можно я погуляю с Репой и Тарасом?
— А? Ну да… Иди погуляй… — равнодушно отвечает отец, поглощенный спором о новой трактовке роли Гамлета.
Да, вот они, мои дорогие друзья — Репа и Тарас. Репа — со своею, похожей отчасти на репу головой и маленький Тарас с толстым лоснящимся носом и шкодливым взглядом. Куда только не ходили мы с вами, куда не забирались?! Каких опасностей не испытывали вместе?! То сообща удирали от дворника, то катались в ледоход на зеленых льдинах, то забирались в старую монастырскую башню, удирали из дому в лес и возвращались, бродили по сокровищам-свалкам или забредали в Исторический музей и долго-долго стояли перед изогнутой саблей и красавцем «максимом»…
Что будет с нами? Что ждет впереди? Об этом мы, конечно, не задумываемся и весело летим смотреть работу плотников.
Приезжает во двор нашего дома раз в месяц, а то и чаще, пятитонка с бревнами. Как на еже, поднимаются во все Стороны с ее кузова иглы-доски, удерживающие бревна. Висит на корме линялый красный флажок. Точно бурей прибивает пятитонку к нашему двору — борта кузова треснули, кабина помята на дальних, опасных лесных дорогах. Вереницей спрыгивают на землю небритые, хмурые плотники с блестящими топорами за поясом. С грохотом сыплются, приминая чахлую траву, длинные бревна. И там, где еще день назад ничего не было, вдруг начинает строиться изба.
Вначале сдирают с бревен сочную, липкую кору, ошкуривают. Затем делают разметку, встав с разных концов бревна и щелкнув по дереву вымаранной в синьке веревкой. Без особой команды садится вся артель верхом на бревна — и пошли летать топорами, срубая сучки и ненужную щепу. Плотники веселеют за работой, так задорно перекликаются, пересмеиваются, легко, точно перышко, ворочают бревна и ладят избу, что мы, сами не замечая, втягиваемся в их работу и помогаем, чем можем. Вон Тарас, кряхтя, тащит охапку сучьев, мы с Репой вцепились в одну доску. Нас подбадривают и потных, запыхавшихся, зверски голодных, подкармливают во время перекуров поджаренным салом, вкусным деревенским хлебом, густым, как сметана, молоком. А через два-три дня светится новенький желтенький сруб. Метят его смолой, а затем разом разбирают по частям. Показывается опять тощая пятитонка и поглощает безвозвратно все бревнышки и всех друзей-плотников. Долго стоим мы на груде несгоревшей щепы и смотрим на пустую дорогу… «Кто будет жить в новой избе? Когда теперь приедут плотники?» — думаем мы.
Близко от нас раздается мощный свист. Выбрасывается в небо легкое облачко голубей. Голубятник Матрос пустил гулять свою стаю. А вот и сам он возвышается на ржавой крыше сарая. Перед ним его голубятня — сложные сетчатые переходы, кормушки, входы и выходы. Матрос безмятежно опускает огромную длинную лапищу под сетку, щупает и выбирает очередного голубя и, захватив его в горсть, с размаху кидает в небо. Голубь раскрывается в воздухе, переворачивается и, сильно дернув острыми крыльями, догоняет стаю. Матрос, задрав лохматую, пыльную голову, почти не переставая свистит в оба грязных пальца. Где-то вдали вспыхивает еще одно белое облачко. Матрос впивается в него взглядом и делает знаки своим голубям. Сейчас начнется самое интересное! Свой голубь должен заманить чужого, или, наоборот, чужак
Наконец какой-нибудь влюбчивый голубок плюет на все: бросает верных боевых товарищей и родную голубятню — и ну догонять голубку из чужой стаи. Несется он, несется, да так и не заметит, как сидит уже в клетке и подбирается к нему с самым сладким кормом Матрос.
Но на этот раз Матросу не повезло: увели, умчали у него двух белоснежных турманов. Запер на пудовый замок голубятню Матрос, нахлобучивает на лоб боевую кепку и опускается на землю. Пойдет он сейчас сражаться за своих нерадивых воспитанников, хотя это и не по голубиным правилам.
По пути он чуть не наступает на пионера Афоню. Чистый, выутюженный отличник Афоня идет, блестя смазанными кремом сандалями, белыми носочками, черным портфельчиком с пряжкой. Афоня идет в школу, несмотря на то, что уже каникулы. У него все равно в школе дела. Афоня приветливо здоровается с нами и, почти не оставляя за собой следов пыли, удаляется. Мы с завистью смотрим на Афоню. Афоня — пионер! У него красный шелковый галстук — цвет крови, революции и борьбы! А мы всего-навсего вечные троечники, о красном галстуке и мечтать не смеем. Хотя всегда готовы к борьбе. С учебой у нас пока плохо. Как мы ни стараемся, все знания почему-то мгновенно улетучиваются из головы, а домашние задания делать некогда — кто же тогда будет гулять во дворе? Вот и получилось, что я учусь в третьем классе, Репа — в четвертом, а Тарас — и вовсе во втором — а ведь мы все одногодки!
Матрос с Афоней ушли в разные стороны, а на их месте появляется «гриб» Прокоп. Хоть у нас плохие дипломатические отношения с «грибами», но Прокоп в счет не идет. Прокоп — певец и поэтому спокойно переходит из одного двора в другой. Он принадлежит как «грибам», так и нам. Хотя, конечно, всегда держит сторону «грибов» и одет в их форму. На нем настоящие «грибовские» полусапожки в складках, серый пиджачок с поднятым воротником, расстегнутая до пупа рубашка. В руках у Прокопа гитара, разрисованная по округлым бокам впечатляющей картиной: на скатерке бутылка, стакан, огурец и надпись: «Он ест и пьет всегда!»
Что такое «грибы»?
Несколько в стороне от нашего огромного серокаменного дома стоят мелкие почерневшие деревянные домики. Стены их ползут вкривь и вкось, подслеповатые оконца с каждым годом все больше врастают в землю, жадно тянется к ним жесткий, колючий бурьян. Между домиками целое море каленой крапивы, рябины тычутся обломанными ветками в чердаки. На ржавых крышах дерутся коты. В этих древних дореволюционных домиках и живут «грибы». Не отгорожены они друг от друга пролетами лестниц, не развозит их пока на разные высоты хрустальная кабинка лифта, не заманивает поодиночке белопенная, белоснежная ванна. Живут все сообща, всем своим буйным, сердитым коллективом. Женщины ругаются, советуются, гоняют друг от друга вкусное, наваристое облако пара из-под крышек заваренных на общей кухне щей. Пацаны-«грибы» одной шайкой-лейкой гордо лежат в крапиве, дерзко вызывая, на бой каждого, кто не имел счастья родиться в этом московском дворике. Есть у них свои сказания, свои были и небылицы… Каждый твердо знает, какой такой подвиг совершил ша фронте его отец, брат, дядя, «корешок», кто отличился на производстве, в любви или сверхъестественно выпил ведро пива на праздник.
Скоро упадет на землю «грибов» дракон-экскаватор, вопьется зубом в крыши, со скрежетом закогтит костяной железной лапой и расклюет все в дым и прах. И из праха, из жалкой кирпичной пыли появятся новые, крепко замешенные на бетоне дома-пятиэтажки.
— Спой, Прокоп… — просим мы; ведь Прокоп, как каждый настоящий артист, немного капризен и любит, чтобы его упрашивали. Прокоп сбрасывает с плеча гитару, несколько раз с силой дергает струны, так что они с треском ударяют по деке гитары, и переходит на оглушающий «бой». Гитара прямо рычит, нам кажется, что музыка заполнила весь двор. Испуганно жмутся в клетках голуби, убежали кошки с крыши, на балконы стали выходить мужчины с папиросами. Прокоп пел: