Мальчик с короной
Шрифт:
Рядом от сияющих на солнце белых ворот тянется к ним по траве сладкий противный дух. Мужики отворачиваются от него, вертятся из стороны в сторону, но не уходят от прохладного места.
Город взят, сожжен и умерщвлен татарами.
Мужики услышали весть в своей дальней лесной деревне, вооружились, спешили, но не успели. Теперь они сидели в растерянности и не знали, что им делать.
Поднялся вдруг ветер, загудел в остывших углях и стих. Выбросились в небо комья сажи, закружились в безветрии и стали падать на землю черным дождем. Мужики перекрестились и встали — необходимо было что-то решать. Посоветовавшись, они решили отобрать что-нибудь из оставшегося
Тихий смех, раздавшийся сверху, вдруг остановил их.
Вздернув разом головы, они увидели на крыше бог весть как сохранившейся избы довольно толстого и крепкого на вид монашка. Увидев, что его заметили, монашек засуетился и спустил с крыши лестницу. Мужики поднялись и уселись рядом.
С крыши весь город был виден как на ладони. Только теперь воины поняли, что от города все же что-то осталось. Стены, правда, были разрушены, княжеский терем тоже, но кое-где, ближе к окраине и даже в центре, оставались еще избы и видна была часовенка.
— Меня оставили в живых, — сказал монашек и показал охранную дощечку. Мужики молча кивнули: им пришлось решать важную задачу. — Понимаете, они оставили меня в живых, — настойчиво продолжал монашек, — значит, они кого-то оставляют в живых. Есть хотите? — спросил монашек. — У меня тут с собой каша и конина, они оставили мне конину. Значит, не хотели, чтобы я умер? Вот вы набрали тут инструментов — они ведь оставили тут инструменты, значит, они думают, что вы будете что-то строить? Будете возводить новый город, новые жилища, новые храмы, стены, дворцы. Приведете новых людей, нового князя, воинов. Бросьте инструменты, — сказал монашек. — Мы не должны больше никогда ничего строить, мы должны смириться — это нам кара за грехи наши. Уже сто лет они приходят и убивают, жгут все, что рождается, все, что мы строим. Они и вас оставили только на разживу. Наконец-то я понял! — вдруг вдохновенно произнес монашек. — Татары то просто отходят в лес темный и смотрят оттуда, что-то дальше будет, смотрят, что-то мы теперь понаделаем. А мы ничего не будем делать! — закричал монашек и торжествующе показал фигу кому-то невидимому.
Мужики переглянулись и стали слезать с крыши.
Ночь они провели в теплой укромной ямке под стеной, а проснувшись, принялись строить новую избу.
Танец
И в этот год, ровно в самую жатву, пришел татарский сотник Базулай брать с мира ясак. Деревня вышла встречать.
Выбрали обычную для таких случаев избу, натащили в нее циновок, расписных полотенец, убрали цветами — все чисто вымели и поставили в печь щи. В избу тайно был вызван священник. Покропив стены будущего языческого пристанища, сотворил метания, прочел длинную молитву с указанием всего, чего бы хотели от бога мужики и бабы. Хотелось и надеялось на одно — авось в этот раз возьмет татарское чудище поменьше.
Через некоторое время сотник Базулай вошел в избу и остался доволен. Долгие странствия по Руси приучили его в конце концов к чистоте, порядку и странной на первый взгляд деревянной избе. С уважением оглядевшись вокруг, Базулай заметил в углу икону, но промолчал и, усевшись мимо скамьи на пол, стащил сапог. К скамейкам он все-таки привыкнуть не мог. На пол были поданы щи, и татарин, с удовольствием чавкая и отдуваясь, умял три миски. Наевшись, он крепко
Татарская же воинская свита расставила у избы начальника шатер, напилась кумыса и тайком хлебного вина и, захмелев, завыла в ночь развеселую песню.
Молодой и веселый воин Тугунай не утерпел, прыгнул через костер, раскорячился и, каменея в свирепых позах, принялся плясать танец орла. Под визги и одобрительное гугуканье он закончил танец резким и полным радости движением — орел, убив зайца, вырывает печень и несет птенцам.
Деревня была мрачна. Хочешь не хочешь, а вновь приходилось отдавать треть урожая. В избах подумывали о восстании. «Перебить всех к… — ругались мужики. — Будя… — хмурились старики. — Накладут нам, пока силу не соберем великую, нельзя! Потерпим есшо…»
К костру поглазеть на татаров праздник подошли парни и девки. Подумав, развели свой костер и, потоптавшись, расплясались и запели.
— О! Русь пляшет! — закричал Тугунай и бросился смотреть.
Парни расступились и пустили чудище взглянуть. Девки плавно водили хоровод, стройно сходились, серьезно, с надменностью глядя на парней, расходились. Тугунай завороженно впитывал в себя незнакомый танец. Руки его дрогнули и принялись тихонько прихлопывать. Внезапно круг разорвался, и в него лебедем вошла красавица. Потянувшись, улыбнувшись, она взмахнула платком и поплыла. Тугунай зажмурился, просел в ногах и вытянулся вперед — такого он еще не видел. Потеснив всех, он юркнул в хоровод и встал рядом с красавицей. Парни нахмурились, сдвинулись теснее, но девки как ни в чем не бывало продолжали плясать.
Вдруг Тугунай засмеялся и, нелепо вздрагивая и подранная всем телом лебедю, заходил рука об руку с красавицей. Лицо его разгладилось, пропало жесткое выражение орла, и появилось спокойствие и умиротворенность. Ласковым лебедем заходил он вокруг своей лебедушки, трогая ее острожными крыльями, касаясь клювом и что-то напевая.
Рядом послышался грозный гортанный окрик. Парни и девки разбежались. Тугунай присел, оглянулся и побежал в лес.
Через неделю сотник Базулай уехал назад в Орду. Что значило для него исчезновение одного воина?
— А, Шайтан унес… — равнодушно сказал он.
Прошел месяц. Тугуная, в христианстве Григория, оставили в деревне, женили после его слезных просьб на красавице и долго учили крестьянской работе.
— Даром я, что ли, тебе, соколик мой, хлебушек в лесок носила-то? — приговаривала Дуняша, глядя, как раб божий Григорий с яростью ворошит вилами снопы соломы.
Станок
Дерзновенный царь или, по-новому, император, смотрел через синие, плавленные с серебром стекла на Неву. На мутных вешних водах среди всякого берегового смытого сора показывал императору нос трехмачтовый голландский баркентин.
Петр Первый улыбался. Корабль скоро привез заказанные недавно нужные станки. Токарный, фрезерный, машину для точного нарезания зубьев на шестерне. И еще печатный станок красного дерева для собственного кабинета Петра.
Было сказано: «Генерал-губернатора!» Огромный Александр Данилыч, нарочно тяжело дыша и делая веселые глаза, шагнул в залу.
— Будем печатать, — сказал Петр и указал рукой на баркентин. — Сами… — и, оборотясь к Мепшикову, ухмыльнулся, — сам и донесу!
Толстые голландцы в шарообразных, копия арбуза, штанах, изумились, испугались, потом ободрились, и было сказано: «Гут!»