Мальчишка с бастиона
Шрифт:
– Рад стараться, ваше превосходительство!
– как из пушки, выпалил Кошка.
– Носи, братец, заслужил.
Адмирал подозвал к себе оцепеневшего Максима и, наклонившись, спросил.
– Мамка есть?
– Так точно, ваше превосходительство!
– Держи, - и адмирал протянул мальчишке золотую пятирублёвку.
Максимка, задохнувшись от
– Благодарствую на этом, ваше превосходительство!
– и низко поклонился Павлу Степановичу.
Офицеры рассмеялись неуставному ответу. Смеясь, Нахимов подошёл к матросу Кошке.
Обнял его за плечи и, повернувшись к офицерам, произнёс:
– Вот кого-с нам нужно возвышать, господа! Учить, возбуждать смелость, геройство, ежели мы не себялюбцы, а действительно слуги Отечества.
Слегка отодвинув от себя награждённого, Нахимов мягко спросил:
– Устал, голубчик?
– Никак нет, Павел Степаныч!
– Устал. Вижу, устал. Верно?
– повернулся он к Максимке.
– Ага, притомились, - кивнул головой парнишка.
Офицеры снова рассмеялись. Засмеялся и Кошка.
– - Он, Пал Степаныч, заставил меня по грязи плыть за англичаном своим…
– Идите и отдыхайте до утра. И не смейте ослушаться!
– шутливо пригрозил адмирал. …Максим устроился на полатях рядом с Кошкой.
– Пётр Маркович, а, Пётр Маркович!
– Чевось?
– лениво отозвался Кошка, разомлевший от жары.
– Покажьте свой хрест, Пётр Маркович.
– Гляди, - улыбнулся матрос и, отцепив крест, подал его Максиму.
– За тобой, братец, очередь Георгия навоевать!
Максим неожиданно спросил:
– Пётр Маркович, а меня отсюда не попрут?
– Как это?
– не понял матрос.
– С Малахова не прогонют?
– пояснил парнишка.
– Так ты ж теперь полностью наш, - ответил Кошка.
– В деле был… От самого Пал Степаныча награду имеешь… Кто же посмеет тебя отчислить?
– Правда?!
– обрадовался Максим.
– Истинная правда!
– подтвердил матрос.
– Спи.
Парнишка радостно вздохнул и повернулся на бок. Кошка подсунул ему под голову бушлат и медленно, словно взвешивая слова, проговорил:
– Правда. Истинная правда. Теперь ты к баксиону навечно приписан.
Но Максимка уже не слышал матроса. Разморённый теплом и убаюканный монотонным журчанием дождя, он заснул.
Проливные дожди неожиданно сменились снегом. На полметра засыпало траншеи и укрепления. Такой суровой зимы давно не видели в Крыму. Старики приписывали это чуду. Говорили, что, как и в двенадцатом году, француз сбежит от холода в свою «тёплую заморскую страну». Боевые действия почти прекратились, лишь канун нового, 1855 года ознаменовался крупной вылазкой русских. Были большие трофеи, радостное возбуждение, были надежды.
На четвёртом бастионе шли обычные военные будни. Недалеко от порохового погреба матросы Забудского соорудили
И в душном предбаннике нередко возникали разговоры:
– Слушай, дядька Евтихий, шкура сегодня моя?
– Твоя, - кряхтя, соглашался Лоик и с сожалением передавал потрёпанный полушубок Ивану Ноде.
– Ты не ворчи, Евтихий, - вмешивался возница Федот, - что через двоих берёшь. Я вот третьего дня заряды возил на Корабелку, так от, на втором баксионе, к примеру, один полушубок на четверых, а то и на пятерых. И не скулят. Россияне, поди ж! Верно я говорю, Тимофей?
– повернулся он к Пищенко-старшему.
– Оно б то и верно, - отвечал Тимофей, - продолжая вытирать Кольку, - да жаль, что даром огонь душевный охлаждают… начальники наши-то.
– Ну, братцы, - остановил их унтер-офицер Белый, - бросьте языками чесать.
Слышно в верхах, князь повелел населению снабдить воинство тёплым обмундированием.
– Это Меныник-то?
– ехидно посмотрел на Белого Нода.
– Их превосходительство главнокомандующий князь Меншиков!
– сухо уточнил унтер-офицер.
– А населению-то откуда взять, - обернулся Лоик, - с себя что ли шкуру сдирать будут?
– Начальству виднее, - пробурчал Белый и строго добавил: - А разговоры сии пресекать велено! Тебя, Иван, - он в упор посмотрел на Ноду, - в особенности предупреждаю.
И, повернувшись, унтер-офицер вышел.
– Да-а, - протянул Федот, - тебе, Николка, легче, ты аки купчина - полушубок собственный. Правда, брючата латаные, - съехидничал он, - но тёплые тож.
– От тут ему как раз население и помогло, - вступил в розыгрыш Нода. И, повернувшись, картинно развёл руками: - Как по-вашему, Алёнка с маманей причисляются к населению?
– и сам себе ответил: - Причисляются!
Колька насупился. Ноде этого только и нужно было.
– Голубоглазка, она, понимаешь…
Но его перебил Пищенко-старший:
– Ты, Иван, того, не шамань… Если хочешь знать, в этом полушубке большая половина кусков из моего ранца.
– Но работа всё одно ихняя! Вот я и говорю: приказ князя Меньшикова на предмет населения выполняется. Так сказать, выказана любовь населения к… - он остановился, - ты, брат, как девица. Чего зардел?
– Иван подошёл к Кольке.
Тогда не выдержал Евтихий:
– Как старший по орудию, разрешаю Николке Пищенко вдарить боталу-барабанщика по голому…
Под дружный смех приговор был приведён в исполнение.
А в это время на улице матросы, ожидая своей очереди в баню, объяснялись с пленным французом.
В последнее время это не было редкостью на бастионах: участились случаи перебежек. Французская армия, не собиравшаяся зимовать под Севастополем, была плохо подготовлена к холодам. И при случае французские солдаты не прочь были попасть в плен с тайной надеждой отогреться у русских.