Мальчишка с бастиона
Шрифт:
За время последних боёв на редуте Шварца вышли из строя почти все артиллеристы.
Немногие оставшиеся в живых ветераны под огнём обучают новичков стрельбе из пушек. Новички - это вчерашние артельщики, каптенармусы, повара, мастеровые.
Колька Пищенко, чёрный от гари, охрипшим голосом даёт наставления коку Ерофеичу.
Тот, худой, в измочаленном мундире, внимательно слушает подростка, и его кадык на тощей шее, словно привязанный, двигается за мальчишеской рукой.
– …
Видно, на всю жизнь запомнил парнишка наставления отца! Кок почтительно кивает головой, глядя на курносый, вымазанный в саже нос мальчика.
– …ежели обнаружится зазор, плюхнется «лохматка» за вал, не далее. Кому польза от етого?
– наставительно поднимает Колька палец и смотрит на Ерофеича.
– Кому?
– переспрашивает кок.
– «Кому, кому!» Знамо дело - Пелисье, - снисходительно поясняет мальчуган.
– А вчерась Пелисье разорвало на клочки, - неожиданно сообщает кок.
– Нема больше нашего горлана.
Ерофеич приподнял руку, чтобы перекреститься, -но на миг задержался. «Подобает ли молиться господу богу за петуха убиенного? Животное ведь?» Но, поразмыслив, всё же перекрестился.
«Петух - тож божья тварь, и греха в етом нет!»
– Пелисье?! Нашенского Пелисье?!
– мрачнеет Колька.
– Нашенского. Того б складнее было. Да где его уцепишь? По блиндажам тот Пелисье хавается.
Колька сразу грустнеет. Ему жалко петуха, ради которого он рисковал жизнью.
– Сховать получше не смогли, - угрюмо говорит он Ерофеичу, - в фурлыгу бы засадили, може, и не прихлопнуло б его тогда!
– Так разве уцелеет нонче хто на баксионе?
– рассудительно отвечает кок.
– Люди гуртом гибнут, это тебе никакая-то там животная! Ложись!
– неожиданно закричал он и припал к земле.
Рядом громыхнула бомба. У соседней пушки кто-то вскрикнул, но сразу же замолчал - видно, убило.
Ерофеича и Кольку обсыпало землёй. Кок ощупал себя - «как будто цел».
– Живой?
– толкнул он Кольку.
– Живой!
– парнишка вскочил и стал отряхиваться.
– Ну, а коли живой, - улыбнулся Ерофеич, - то давай продолжай ученье, а то не ровён час поранят тебя, али ишо што…
Парнишка вздохнул и продолжал:
– Вот ето - нарезные трубки.
– Кругловатые, што ль?
– Оне. Кондрат Суббота придумал. Не слыхивал о таком?
– Не довелось. Анжинер какой?
– Да не… Бонбардир. На четвёртом баксионе был…
– Башковитый, видать, - уважительно произнёс Ерофеич, - а где он теперича?
Колька ничего не ответил, только вздохнул.
– Сгинул, должно быть?
– сказал Ерофеич тихо, словно самому себе.
– Пуля - дура, и учёную голову не минет…
– Заряжайте, Ерофеич.
Кок, натужась, подтащил
– Поспешайте, - торопил Колька, - не кривите прибойник… Так… так… хорошо. Пали!
Кок поднёс к запальному отверстию калильный прут, и пушка, вздрогнув, выплеснула ядро на французские траншеи.
– Теперича пойдёт дело, - одобрил Колька и отошёл к своей мортирке.
А у пушки остался хозяйничать Ерофеич. В один день он из кока превратился в бомбардира.
Незаметно усилился обстрел редута. С высоты пятого бастиона хорошо было видно, как загорелось туро-вое покрытие порохового погреба на Малаховом кургане и весь курган превратился в чёрное, исполосованное огненными языками облако.
Почти грудой развалин выглядел второй бастион, и лишь редкие ответные пушечные выстрелы говорили, что там есть ещё уцелевшие бомбардиры.
Ждали штурма. Он мог начаться в любую минуту. Но французы не торопились наступать и лишь методично «утюжили» бастионы и город.
Наступила тревожная ночь. Бомбардировка стала ещё сильнее. В городе полыхали кровавым пламенем целые районы. В бухте загорелся фрегат «Коварна», гружённый спиртом, и зеленоватое пламя осветило развалины первого и второго бастионов, помогая союзникам вести пристрелочный огонь.
Из-за Карантинной бухты то и дело неслись зажигательные ракеты, поражая огнеопасные объекты. На Малахов курган стали забрасывать метательные мины. Это были бочонки с двойным дном, стянутые железными обручами. Каждый такой бочонок вмещал килограммов сто пороха. К мине тянулся змеевидный фитиль. Взрыв «адского бочонка» на десятки метров разрушал укрепления вокруг.
Дюжина таких мин сделала своё дело. В передней части Малахова кургана бруствер был полностью срыт, ров засыпан, и под обвалившейся земляной толщей было погребено много орудий и сотни людей.
К утру бомбардировка несколько поутихла. Страшные разрушения представились взору - в темноте нельзя было определить размеры бедствия, а сейчас, при свете дня, содрогнулись даже видавшие виды ветераны.
Но, несмотря ни на что, бастионы готовились к бою…
Заканчивались 348-е сутки осады Севастополя. Начинался новый, 349-й день обороны…
…Пелисье хитрил. Наученный июньским разгромом, он хотел внезапного штурма. И это ему удалось. До самой последней минуты русские не знали о его начале.
Ждали нападения с рассветом, а Пелисье решил штурмовать днём. Днём бдительность притуплялась - изнурённые войска обедали, отдыхали: ведь ночью дежурить у пушек, стоять в карауле, восстанавливать разрушенное.
Чтобы ввести русских в заблуждение, французский командующий распорядился показать усиленное движение в своих окопах против пятого бастиона и редута Шварца.