Маленькие дети
Шрифт:
— Спасибо. Это очень мило с твоей стороны. Ты точно не хочешь чаю? — неуверенно спросила Сара.
— Нет-нет, спасибо.
— Может, все-таки зайдешь хоть на минутку?
Тереза поднялась:
— Извини, Сара, но лучше не надо.
— Я не собиралась его целовать! — в отчаянии выпалила Сара. — Я сама не понимаю, как это случилось!
Тереза пожала плечами, словно не желая вспоминать о той старой истории.
— Я пойду. — Она ласково потрепала Сару по плечу. — Майк, наверное, уже беспокоится.
Она злила, а Сара еще немного посидела на крыльце, наблюдая за светлячками, поднимающимися из травы, и чувствуя себя полной дурой.
Сара пожалела, что у нее нет сигареты: ей хотелось посидеть на крыльце подольше. Она еще не была готова зайти в дом, увидеть Ричарда и простить его за то, что полтора часа назад, спустившись наконец из своего кабинета с выбившейся из брюк рубашкой и остекленевшим от компьютера взглядом, он даже не извинился, а просто сообщил ей, что она может отправляться на пробежку. Ричард смотрел прямо на нее, но, казалось, не видел свою жену, стоящую в двух метрах от него в потрясающем красном купальнике.
Где ты пропадал?
Листовки, разбрасываемые Ларри, сделали свое дело. Уже через несколько недель о присутствии Рональда Джеймса Макгорви стало известно всем жителям Веллингтона, и они не желали скрывать своего беспокойства. В местной прессе и даже в газетах штата появилось несколько возмущенных статей, а в «Новостях своими глазами» показали короткий сюжет о «массовых протестах населения обычно тихого пригорода против соседства с лицом, осужденным за сексуальное преступление».
Чем больше из этих статей и репортажей Тодд узнавал о Макгорви, тем сильнее сочувствовал кампании, развязанной Ларри. Макгорви трижды привлекался к ответственности за «непристойную демонстрацию гениталий заведомо несовершеннолетним» и один раз за «публичные развратные действия» (последнее обвинение по каким-то причинам было в конце концов снято). Но самой пугающей оказалась история, за которую Макгорви в итоге не был даже арестован.
Девятилетняя Холли Колаптино из Грин-Вэлли бесследно исчезла, когда весенним днем 1995 года возвращалась из школы домой. О том, как это произошло, оставалось только догадываться. Никто не видел ни как девочка с кем-нибудь разговаривает, ни как садится в машину. Ее тело так и не было найдено. Она, как сформулировали журналисты, «просто испарилась».
После беседы с матерью девочки главным подозреваемым стад уборщик школы, где она училась, Рональд Джеймс Макгорви. Женщина сообщила в полиции, что ее дочь несколько раз жаловалась на то, что Макгорви «гадко смотрит» на нее. Еще девочка утверждала, что несколько раз он заходил вслед за ней в женский туалет якобы для того, чтобы протереть пол или повесить новый рулон туалетной бумаги. Миссис Колаптино немедленно известила об этом директора школы, который заверил ее, что Макгорви сделано строгое предупреждение.
После первого же допроса выяснилось, что у Макгорви нет никакого алиби на день происшествия. Он проживал один и не пошел в тот день на работу, сказавшись больным. По его собственному утверждению он целый день проспал у себя в квартире, но никаких свидетельских показаний, подтверждающих это, полиции получить не удалось. На следующее после преступления утро Макгорви явился на работу вовремя.
Сам он категорически отрицал свое причастие к исчезновению Холли. Макгорви
Но жители Грин-Вэлли продолжали считать Макгорви виновным в исчезновении девочки и изо всех сил старались сделать его жизнь в городе как можно более неприятной. Подробностей о примененной ими тактике журналистам выяснить не удалось. Бывшие соседи предполагаемого убийцы предпочитали отделываться общими фразами.
«Это не было какой-то серьезной акцией, — объяснял один из них. — Просто мы старались дать ему понять, что его присутствие здесь нежелательно».
«Разные люди звонили ему по телефону и говорили все, что они о нем думают», — вспоминала женщина.
«Не думаю, что ему кто-нибудь откровенно угрожал, — сообщил репортеру шеф местной полиции. — Во всяком случае, мне об этом ничего не известно».
Как бы то ни было, через полгода после исчезновения Холли Макгорви уволился из школы, переехал в Веллингтон и поселился в доме своей матери. Еще два года спустя он был арестован за случай с девочкой-скаутом и приговорен к трем годам тюрьмы. И вот теперь вернулся.
Под влиянием всей этой газетной шумихи и нескрываемого недовольства жителей мэр Веллингтона решил созвать городское собрание. На него явилось гораздо больше народу, чем ожидал Тодд. Все улицы, ведущие к школе, в этот теплый летний вечер были запружены родителями, будто школьниками в сентябрьское утро.
Ларри категорически потребовал, чтобы на собрание Тодд явился в спортивных трусах и майке с надписью «Стражи» — на этот вечер у них была назначена тренировка, — поэтому тот не удивился, когда у входа в школу увидел всех своих товарищей по команде, одетых точно так же. Немного странным было другое: Ларри заставил их всех войти в зал стройной цепочкой и выстроил вдоль оркестровой ямы лицом к залу, как агентов Секретной службы, охраняющих президента. Еще он велел им скрестить на груди руки и не улыбаться ни при каких условиях, даже если один из выступающих скажет что-нибудь смешное, что, впрочем, казалось маловероятным.
Тодд стоял ближе к правому краю, между Тони Корренти и Девэйном Роджерсом, которые застыли, широко расставив ноги и выражая лицом одновременно непоколебимую уверенность в себе и готовность действовать. Тодд попытался скопировать их позу и взгляд, но это оказалось не так-то просто, и в результате он только почувствовал себя мальчишкой-самозванцем, пытающимся подражать взрослым.
За последнюю пару недель членство Тодда в команде «Стражей» стало свершившимся и признанным всеми фактом, и все-таки он постоянно чувствовал, что еще не заслужил полного доверия своих товарищей. Он участвовал еще в двух изнурительных тренировках, начинающихся с продолжительной и энергичной разминки и заканчивающихся рядом яростных розыгрышей между линиями нападения и обороны. После завершения тренировок, однако, никто, кроме Ларри, не хлопал Тодда по плечу и не приглашал его выпить пива. В лучшем случае он удостаивался вежливого кивка или сдержанного взмаха рукой вместо приветствия. Все объяснялось просто: они были копами, а он — нет.