Маленький стрелок из лука
Шрифт:
Кирилл бесцельно слонялся вокруг сторожки, удивляясь, что за блажь ей в голову пришла: через несколько часов будут в Клевниках, а там в любое время можно русскую баню истопить. Он слышал, как лилась вода, шипела печка, когда на нее попадали брызги, как шлепали по мокрому деревянному полу ее босые ноги.
Закончив мыться, она приоткрыла дверь, выставила порожнее ведро и крикнула:
– Ты можешь тоже помыться, только принеси с озера еще воды!
Она была в той самой кружевной сорочке, которой занавесила окно, щеки разрумянились, мокрые волосы черными змейками вились по
Сквозь низкий вырез шелковой сорочки он видел высокие груди. Ему было душно, не хватало воздуха. Впору сейчас не мыться горячей водой, а броситься с берега вниз головой в ледяное озеро...
Она, как ребенку, намылила ему душистым зеленоватым мылом голову, долго лила из кружки тоненькой струйкой горячую воду, а он, млея от блаженства, обеими руками скреб свои мягкие темно-русые волосы, залепившие глаза. Какое-то далекое-далекое воспоминание промелькнуло в голове... Корыто, горячая вода и мягкие руки, касающиеся его тела... Сорочка промокла и облепила стройные бедра Евгении, ее волосы пахли сосновой хвоей и лилиями. Он носом уткнулся ей в грудь и вдруг и впрямь на какое-то мгновение почувствовал себя беспомощным младенцем.
– Евгения...
– бормотал он.
– Молчи, - шептала она, проводя ладонью по его широкой смуглой груди, плечам.
– Ничего говорить не надо... Какая у тебя кожа гладкая! Тебе, наверно, говорили об этом женщины?
– Какие женщины?
– глупо смеялся он.
– Есть только ты, Евгения, одна ты! Одна на всем белом свете!..
– Слышишь, как ветер воет? И сосны шумят...
– будто издалека доносился ее нежный голос.
– Эта ночь наша, Кирилл... Ну что же ты? Целуй меня! Крепче! Еще...
Да, это была их ночь. За окном еще ветер трепал деревья, волны набегали на берег, погромыхивал гром, зеленым колдовским светом озаряли далекие молнии их маленькую комнату...
В эту светлую ночь он подумал, что сам бог послал ему женщину, к которой он бессознательно всегда стремился, которую человек ищет всю свою жизнь и чаще всего не находит. В ней все для него было родным, близким, прекрасным... Даже Ева всегда для него была чужой, хотя и желанной. Не в силах сразу порвать с ней, он был вынужден терпеть ее постоянные измены. Кстати, Ева не считала это изменой кому бы то ни было. Она никого не любила, потому ей некому было и изменять, она просто жила, как живется, ни в чем себя не стесняя и не сдерживая...
– Ты сейчас думаешь о другой?
– спросила Евгения, проводя кончиками пальцев по его щеке.
Кирилл коротко рассказал ей о Еве. Не скрыл ничего, даже того, что, когда впервые увидел ее, подумал, это никогда в жизни не встречал девушки прекраснее...
– А сейчас?
– помолчав, спросила она.
– Я даже не могу вспомнить ее лицо. Походку, фигуру помню, а лицо ускользает...
– Ты видел в ней лишь женщину, а не человека.
– Я сам себя обманывал, - сказал Кирилл.
– Когда нам этого хочется, все мы себя обманываем...
– А потом раскаиваемся, - подхватил он.
– Этого как раз и не следует делать, - заметила она.
– Чтобы
– Ты сама придумала этот парадокс?
– Не жалей о том, что было...
– она запустила пальцы в его влажные волосы, повернула его голову к себе и крепко поцеловала.
– Евгения, я с ужасом думаю, а если бы тогда мы с Вадимом не поехали в Парголово? Если б я не полетел кувырком с горы... Неужели мы никогда бы не встретились?
– Я сначала хотела пройти мимо, - сказала она.
– Думала, ты притворяешься...
– Все-таки есть бог на небесах... Это он нас свел на белой горе.
– Ты иногда становишься совсем мальчишкой, - улыбнулась она.
– Мне это нравится.
– Я просто поглупел от счастья...
В окошко, крадучись, заполз голубоватый лунный луч, он высветил пожелтевшую доску обеденного стола, соскользнул на грубую табуретку, на которой заблестел ковшик. Будто вытканная на ковре, тень от сосновой ветви зашевелилась на бревенчатой стене. Тоненько совсем рядом пропел комар. В берег все еще тяжело бухали волны. Низко над избушкой пролетели утки, Кирилл узнал их свистящий торопливый мах крыльев. Утки и ночью чего-то боялись, потому так и летали суматошно и быстро, будто в любую минуту ожидая выстрела.
– Я очень боялась еще раз влюбиться, Кирилл, - произнесла она чуть хрипловатым голосом.
– Я не современная женщина, у меня средневековые понятия о любви. Он должен быть рыцарем, а она преданной до гробовой доски.
– Мне это подходит, - улыбнулся он.
– В наш век рыцарей не осталось, да и преданность уже не достоинство. В мужчинах много хамства, даже у интеллигентных. Правда, они ловко умеют его прятать за внешним вниманием: пропустить женщину вперед, подать руку, прийти на свидание с цветами... Это еще далеко не рыцарство, скорее, элементарная вежливость. А рыцарство - это совсем другое.
– Драться на турнирах за любимую женщину, совершать подвиги, как Дон-Кихот, во славу любимой дамы?..
– Я от тебя не потребую так много, - рассмеялась она.
– Уважай женщину... Причем не только ту, которую любишь...
– Я любого только одну женщину, - прижимаясь губами к ее плечу, прошептал Кирилл.
– Она у меня сильная, умная, талантливая... Одним словом - личность!
– Я хотела бы, чтобы эта ночь никогда не кончалась, - проговорила она, обвивая его шею руками. Губы ее приоткрылись, блеснула влажная полоска зубов. И снова напомнила она ему дикого зверька. Красивого, нежного зверька...
Утром выглянуло солнце. Кирилл, столкнув карбас в воду, погрузил рюкзаки, потом схватил в охапку Евгению и, шлепая по мелкой воде, посадил ее в лодку.
Когда он запустил движок и они отплыли от острова, Кирилл заметил, что Евгения, раскрыв альбом и быстро взглядывая на него, наносит туда размашистые штрихи.
– Меня рисуешь?
– сложив руки рупором, прокричал он.
Она засмеялась и закивала головой. В ярких глазах так и пляшут искры.
– А что же раньше?
– Я только теперь тебя узнала, Кирилл, - так же, сложив руки рупором, прокричала она.