Мама мыла раму
Шрифт:
— Я противник абортов, — поморщился Вовка. — Как ни крути, а это убийство…
— Убийство! — процедила Светка. — Ты прям как наш батюшка — он каждую проповедь кончает словами, что женщинам просто не хватает воображения понять, что оплодотворенная клетка и живой ребенок — это одно и то же.
— А ты считаешь, не одно?
Светка развернулась.
— Помнится, в школе ты любил Достоевского?
Вовка кивнул:
— Было дело.
— Сочинение писал «Мой любимый герой». Наша Клава тогда возмущалась, почему Раскольников,
Вовка улыбнулся.
— Ну а коль скоро с воображением у тебя все в порядке, представь, — продолжала Светка, — что после убийства старухи-процентщицы в квартиру — неожиданно для Раскольникова — возвращается не беременная, как на это намекает Достоевский, Лизавета, а Лизавета с ребенком. Лет пяти. Который все понимает и может опознать тебя на следствии…
— Ну? — напрягся Вовка.
— …и твой Раскольников — в целях самосохранения — грохает топором и его. Светка сузила глаза. — Повторяю, не оплодотворенную клетку внутри Лизаветы, а живого ребенка. — Она выдержала паузу. — Простил бы ты ему убитого ребенка?
Вовка вытащил из бардачка пачку сигарет.
— Я думала, ты не куришь… — подняла брови Светка.
— Не курю… — закурил Вовка и, приоткрыв окно, выпустил дым. — А говорила, не любишь детей.
— Мало ли что я говорю! — дернула плечами Светка. — Я, может, думаю, что аборт — это еще хуже, чем убийство, — это само-убийство.
Несколько минут ехали молча.
— А чего дядька-то твой утопился?
— Дай сигаретку, — попросила Светка, — мои кончились.
— Много куришь, — заметил Вовка, протягивая пачку.
— Я еще и пью, — усмехнулась Светка. — Так что, ей-богу, зря ты тогда Пашке Безукладникову морду набил… А дядя… — Светка вытащила сигарету, — был директором института геологии в Чернигове. Они с отцом так и договорились: один газ ищет, а другой строит для него газопроводы, чтобы мы с тобой, — Светка закурила, — жили при коммунизме…
— Так он из-за коммунизма утопился? — не понял Вовка.
— Его уволили, — Светка затянулась. — Когда Украина стала самостийной и на все руководящие должности поставили хохлов.
— Погоди… — наморщил лоб Вовка, — а он разве был не Кочмарчик?
— В том-то и дело. Ему, когда выдавали паспорт, вместо «Кочмарчик» написали «Кочмаров», а он смолчал, думаю даже обрадовался, — Светка поджала губы. — Тогда все хотели быть русскими, — она стряхнула пепел. — А теперь доказывай, что ты не москаль…
— Так он утопился, потому что его уволили? — допытывался Вовка.
Светка выбросила окурок в окно.
— Почему утопилась Катерина? — и сама себе ответила: — Не потому, что Борис уехал, а потому, что все остальные остались. — Она помолчала. — Вот и дядя Борис: не потому, что коммунизм не построили, а потому, что смысла не стало… — и совсем тихо добавила: — Я иногда думаю: может, даже хорошо, что они не видят всей этой свистопляски вокруг газа.
— Между прочим, — сказал
Светка улыбнулась.
— Я ведь все-таки литератор, Роман…
Возле указателя «Клушино» они свернули на асфальтовую дорогу.
— Ого! — удивилась Светка. — Раньше одни колдобины были.
— То ли еще будет, — свистнул Вовка.
И действительно — за поворотом показался коттеджный поселок.
Светка вжалась в сиденье, а Вовка усмехнулся:
— Вот тебе и глухомань!
Они подъехали к кладбищу.
— А ты был прав, — кивнула Светка на небольшое дощатое сооружение, возле которого стояли плиты и лежали венки, — хотя и переоценил масштабы…
Вовка закрыл машину, и они вошли в дверь, на которой было написано: «Прием заказов».
На железной кровати у стенки храпел мужик.
— Небось здешний начальник, — поморщился Вовка. — Пойдем на территорию.
Они долго пробирались рядами тесно стоящих оград, тыкаясь то в одну, то в другую, потому что Светка никак не могла вспомнить, где находится могила ее родителей.
Наконец она увидела четыре высокие рябины, росшие за оградой — по одной возле каждой из ее сторон — и образовавшие над могилой что-то вроде шатра.
— Какие стали! — остановилась Светка. — А были совсем прутики…
Они вошли в ограду. Могила заросла высокой — по пояс — травой. Светка достала из сумки тряпку и бутылку с водой и протерла фотографии: одну керамическую, а вторую — выбитую прямо на плите, а потом, изредка вытирая глаза тыльной стороной ладони, стала полоть траву.
А Вовка, выйдя из ограды, крикнул:
— Есть кто живой?
Слева что-то зашуршало и появился мужик с лопатой.
— Здорово, командир! — кивнул Вовка.
— Командир — там, — мужик мотнул головой в сторону дощатого домика, — но если что по делу — ну там оградку покрасить или сорняки протравить — это ко мне. — И представился: — Дядя Саша.
— Дядя Саша, — как всегда без предисловий сказала, подходя, Светка, — а можно установить новую плиту?
Дядя Саша оперся на лопату.
— Чего ж нет? — он подошел к ограде, откуда только что вышла Светка. — А чем вам старая не нравится? Работа, по всему видать, советская…
— …значит, отличная? — перебила Светка. — Знаем, проходили. Но меня не устраивает… как бы вам получше объяснить… стиль.
Дядя Саша сощурился, разглядывая плиту.
— А чего тут объяснять? Стиль — великая вещь… — Он перевел глаза на Светку и подмигнул. — Белка-то вам будет — как насчет свистка? В смысле: не хотите ли эпитафию?
— Эпитафию? — переспросила Светка.
— Ну да, — оживился дядя Саша. — Вот, к примеру: «Покойся, милый прах, до радостного утра».
— Карамзин, — автоматически сказала Светка и покачала головой.