Манхэттен-Бич
Шрифт:
– Если в покер играют только двое, хорошей игры не получится, – заявил господин Де Вир во вторую их встречу и предложил денег, чтобы Эдди поставил за него в компании, где его самого отлично знают. Его рекомендация, впрочем, оказалась не столь весомой, как надеялся господин Де Вир, и после нескольких безуспешных попыток Эдди стали бесцеремонно гнать прочь, причем однажды его принялась охаживать метлой дама в папильотках. В конце концов Сид, заядлый курильщик сигарет “Олд голд”, щурясь на Эдди сквозь облако дыма, неизменно висевшее под зеленым солнцезащитным козырьком, скрепя сердце пустил новичка за стол.
С того дня, если позволяла погода, несколько недель подряд Эдди проводил там по часу с четвертью, а то и меньше, если он быстренько спускал все деньги. После чего шел к господину Де Виру и пересказывал ход игры, карту за картой, ставка за ставкой, – настоящий подвиг запоминания и воспроизведения; эти навыки он постоянно совершенствовал. Старик ловил каждое его слово и при малейшем промахе вскрикивал: “Старшая карта против Полски не годится, он же блефовать не умеет. Ты неминуемо проиграешь!” И Эдди стал оттягивать рассказ про исход игры, чтобы его
В прошлом Де Вир был человеком азартным, то есть заядлым игроком и знатоком лошадей. Он играл в казино “Кэнфилд” и в отеле “Метрополь” в компании Гулдов, Фисков и Вандербильтов, пока благодетели человечества, вроде преподобного Панкхерста [12] , не добились закрытия лучших игорных домов и ипподрома в Брайтон-Бич. Приличные игроки с хорошими манерами ушли в прошлое, с горечью заметил Де Бир, их вытеснили гангстеры и мошенники, вроде Арнольда Ротштейна [13] , молодого еврея, который плутовал ради выигрыша. “Не мухлюй никогда, ни единого разу”, – поучал он, глядя на Эдди выцветшими глазами в обрамлении серебряных ресниц. – Мухлеж – что девственность. Один раз девица отдалась или сто – все одно: репутация погублена навсегда”.
12
Чарльз Генри Панкхерст (1842–1933) – американский священник, жестко критиковавший коррупцию в правящих кругах Нью-Йорка; его разоблачения привели к социальным и политическим реформам.
13
Арнольд Ротштейн (1882–1928) – американский предприниматель и азартный игрок, значительная фигура в еврейской мафии того времени.
Его слова запали Эдди в душу, ему казалось, что эта истина жила там и прежде. В приюте обман был образом жизни, но Эдди не такой, он всегда был другим. И господин Де Вир разглядел в нем эту его особость. Он научил его распознавать шулерские игральные кости, крапленые карточные колоды, признаки тайного сговора между вроде бы совершенно незнакомыми людьми – словом, научил всему, что может сорвать тайные козни Госпожи Удачи.
Во время Гражданской войны господин Де Вир был ранен, но оказался прикован к инвалидному креслу всего лишь два года назад из-за, как он выразился, “часового механизма в заднице”; теперь он на попечении мисс Де Вир, своей незамужней сестры, а та первым делом положила конец азартным играм. По ее словам, именно игры подорвали здоровье брата, а он подозревает, что сестра зарится на его военную пенсию – жаждет заполучить эти деньги, чтобы пополнить коллекцию фарфоровых кукол, которых у нее и так сотни. По весне, после продолжительного зимнего перерыва, встречи Эдди с Де Виром возобновились, но однажды, после затянувшейся карточной игры Эдди припоздал. Господин Де Вир резко, без экивоков приказал ему убираться. Разобиженный Эдди наблюдал из глубины парка, как к старику решительно подступила корпулентная, похожая на шифоньер дама в широкополой черной шляпе. Рядом с ней почтенный старик выглядел согбенным и хилым; Эдди понял: он боится сестры.
– У тебя часы с собой? – на следующий день спросил он.
Эдди признался, что часов у него нет вообще, и почтенный джентльмен отстегнул свои серебряные карманные часы на цепочке.
– Они тебе пригодятся, – сказал он, решительно кладя часы на ладонь Эдди. Часы оказались тяжелые, с гравированной надписью.
– Я не могу их взять, сэр, – промямлил Эдди. – Люди подумают, я…
– Это тебе не в подарок, а во временное пользование, – бросил господин Де Вир.
В конце мая господин Де Вир не появлялся в парке четыре дня подряд. В четвертый день – в пятницу – Эдди прождал полдня, ежеминутно поглядывая на серебряные карманные часы, и в конце концов отправился на Топпинг-авеню: именно с нее мисс Де Вир впервые пришла к брату в парк. На пыльном тротуаре несколько маленьких девочек старательно чертили квадраты для игры в классы. Эдди подошел к ним и спросил:
– Вы не видели тут старика в инвалидном кресле?
– А его боженька забрал на небо прямо в гробу, – пропищала малышка с выгоревшими желтыми косицами.
– Или отправил в ад. Мы ж не знаем, какая у него душа! – лукаво добавила девочка постарше, и все стали смеяться над Эдди; точно так же его приютская ватага насмехалась над чужаком, ненароком затесавшимся в их компанию.
Эдди бедром чувствовал тяжесть карманных часов. Он понимал, что должен отыскать мисс Де Вир и вернуть их. Но все его существо противилось этому порыву: Нет! Только не ей! Он вспомнил про фарфоровые куклы и повернул обратно, в сторону Клермонт-Парка. Сначала шел нога за ногу, но поравнявшись с тележкой мороженщика, пустился бегом. В свои двенадцать лет Эдди был высокий костлявый паренек, жилистый и мускулистый. Он рысью миновал старинное казино “Клермонт” и железнодорожную эстакаду, и тут его вдруг осенило: если он и дальше будет мчаться так же безоглядно, может быть, мысль о том, что он никогда больше не увидит господина Де Вира, не поспеет за ним, останется позади. Он пронесся через Кротона-парк, пересек реку, вспугнув рыбачивших с моста мальчишек, устремился дальше, через опустелые фермерские земли, уже расчерченные на призрачные будущие улицы, и наконец пересек железнодорожные пути, что вели в тихо увядавший Ван-Нест. Тяжело пыхтя и едва не падая с ног, он дотянул
С той поры Эдди старался держаться поближе к своим приютским собратьям, даже когда жизнь их разводила. Он никогда не сидел на месте – где им было понять, что он за человек. Но Эдди очень ценил их готовность принять его неуловимый образ, и нежность к ним только росла в его душе. Однокашники взрослели, каждый пошел своей дорогой: из тех, кто постарше, несколько человек отправились на Великую войну, Падди Кассиди погиб под Реймсом. Очень многие стали работать в вестсайдском порту, одни грузчиками, другие разнорабочими (в зависимости от тяги к спиртному), третьи полицейскими, владельцами баров, членами городского управления, деятелями профсоюзов, а некоторые стали настоящими бандитами. В порту или около него можно было совмещать даже несколько ролей. Многие так и делали. Барт Шихан – парнишка, которого, как и Данеллена, Эдди когда-то спас, – кончил школу, потом колледж, а затем – юридический факультет! Эти достижения настолько всех потрясли, что с тех пор о Барте говорили вполголоса, как и об ангеликом Кевине Маклморе: на Одиннадцатой авеню его разрезал пополам отцепившийся трамвайный вагон. Теперь Шихан работает помощником прокурора штата; Эдди не видел его много лет. Кто-то из знакомых “сидельцев” – а за решеткой каких только слухов и толков не ходит, даже “Шэмроку” [14] такое не снилось, – намекнул Данеллену, что Барт расследует деятельность преступного синдиката “макаронников”. Эдди подозревал, что Данни принимает желаемое за действительное.
14
“Шэмрок” – газетный архив, в котором в XX веке американцы могли выяснить свое происхождение.
Узнав, что Эдди увлекся варьете, его приятели пришли в недоумение: он и танцует на сцене, и смеха ради фальшиво поет, и летучей мышью свисает с балки над сценой, и упорными тренировками даже научился чудесным образом исчезать с глаз – прямо второй Гудини. Он купил себе сезонный билет в кабаре “Безумства” и там влюбился в одну танцовщицу, недавно приехавшую из Миннесоты: девушка сбежала (по словам самой Агнес) с родительской ячменной фермы. Когда Эдди и Агнес поженились, Эдди стал управляющим небольшого театра и одновременно учился на биржевого маклера: он надеялся купить себе место на Нью-Йоркской неофициальной бирже – это было ему больше по карману, чем на бирже официальной. Но дело было даже не в деньгах. Для него это была идеальная игра, азартная, то, что надо. Он покупал акции за счет маржи и продавал с одной целью: приобрести новые акции, а доходы пустить на соответствующие атрибуты непривычного для него благосостояния. Для Агнес он купил шубку из русского соболя, а в магазине “Блэк, Старр и Фрост” – жемчужное ожерелье. В их съемной квартире на Пятой авеню кухонная раковина каждый вечер была заставлена тарелками с недоеденным ужином и недокуренными сигаретами “Принц Монако” – до того им не терпелось сбежать в спальню. Эдди нанял прислугу, и та днем приводила квартиру в порядок. Он завел портного и заказывал себе костюмы в Англии. После представлений с участием Агнес он водил ее и еще человек десять-двенадцать в бар “Хей-Хо” и поил всех шампанским, после чего компания отправлялась в ресторан “Мориц”. Он понятия не имел о том, что значит быть богатым, или имел настолько смутное представление, что считал себя богачом. На такие вечеринки они брали с собой Анну и укладывали ее спать на кучах шуб. С Лидией, конечно же, дело обстояло иначе. Они нанимали прачку-ирландку стирать их белье и заодно приглядывать за Лидией.
В разгар этой счастливой поры Эдди почти не замечал судов, бесцельно болтавшихся у причалов, в которые упирались узкие улицы, тянувшиеся от Бродвея, однако не забывал укреплять свое положение: исправно ходил в церковь на службу и на завтраки братства Ангела-Хранителя и Рыцарей Колумба, куда являлась вся профсоюзная верхушка; покупал дорогущие билеты на ежегодный торжественный ужин с музыкой и танцами, где чествовали тех, кто сумел добиться высокого положения в обществе. Отчасти ему хотелось блеснуть красоткой женой, с кудряшками старлетки и гибким телом танцовщицы. По присловью, ирландские девушки скукоживаются уже к концу венчания, и Эдди с удовольствием отмечал про себя, что единоверцы чуть не лопаются от зависти и неуверенности в себе и своей половине.
Слава богу, что он всегда поддерживал эти связи, слава богу! После биржевого краха, как только он потерял работу (театр закрылся) и атрибуты богатства (которого, как выяснилось, никогда и не было) стали испаряться один за другим – соболя, жемчуга, квартира, парные портсигары фирмы “Картье”, – Данеллен радушно принял Эдди, купил у него “дюзенберг” и выдал профсоюзный билет. Когда Эдди встал в одну из двух очередей, ежедневно выстраивавшихся на пирсе в надежде получить работу, он сунул зубочистку за левое ухо – по примете его как минимум пошлют в трюм, а скорее всего, поставят на погрузку, что было бы совсем неплохо. Иначе его семья умрет с голоду. Позже, в тридцать втором году морские грузовые перевозки почти прекратились, но Данеллен оставил его при себе – мелкой профсоюзной сошкой на побегушках, зато в приличном костюме в тонкую полоску, – и предоставил ему “дюзенберг”, чтобы ездить по его поручениям. Как-то днем Эдди ехал по Уолл-стрит и заметил на углу торговца яблоками, его лицо показалось ему знакомым. Только проехав мимо, Эдди сообразил: это же его бывший биржевой маклер.