Манхэттен-Бич
Шрифт:
Благополучно миновав корабль, велосипедистка села в седло и покатила прочь. Анна глянула на часы и обомлела: она опаздывает без малого уже на тринадцать минут! Сознавая, что тоже представляет собой забавное зрелище, она помчалась по лестнице в свой цех, мимо контролеров на втором этаже – там работали только мужчины: они измеряли крупные детали, и им приходилось взбираться на приставные лестницы. Взмокнув от пота, в 12.37 она наконец вскочила на свой табурет и, тяжело дыша, уставилась на лоток с детальками: их размеры ей, как всегда, предстояло тщательно проверить. Сидевшая за соседним столом Роуз, замужняя женщина, с которой Анна успела подружиться, предостерегающе глянула на нее: мол, теперь
Пользоваться микрометром до смешного просто: надо зажать деталь, зафиксировать и снять показания. Поначалу Анна была в восторге от такой незамысловатой работы; девушки, которых направили в сварочный или клепальный цех, сначала проходили полуторамесячный курс обучения, а чтобы стать контролером, хватило недельной проверки нужных навыков. Анна и несколько других девушек до войны учились в колледже, и мистер Восс в своей короткой приветственной речи назвал их “кадровой элитой”. Анне это очень понравилось. Она жутко устала от ручной работы. Два дня подряд она считывала показания микрометра и ставила штамп на бумаге, прилагавшейся к лотку с детальками, удостоверяя, что все они нужного размера, и к третьему дню почувствовала, что ее от этой работы тошнит. Предельно однообразная, она требовала полной сосредоточенности; отупляюще нудная, она была настолько важна, что весь процесс должен был проходить в “чистом помещении”. От напряженного считывания показаний у нее начинало стучать в висках. Время от времени ее подмывало на ощупь определить, нужного размера деталь или нет. В сущности, она лишь прикидывала размер, а потом надо было инструментально проверить свою догадку. Проницательный мистер Восс подметил, что Анна работает с закрытыми глазами, и спросил: “Позвольте узнать, мисс Керриган, чем вы занимаетесь?” Анна пустилась в объяснения (немало позабавив замужних работниц), а он лишь проронил:
– Сейчас не время для причуд. Наша страна воюет.
Но вот смена закончилась, и все опять надели свою повседневную одежду. Мистер Восс попросил Анну зайти к нему в кабинет. Прежде он ни разу никого в кабинет не вызывал, значит, приглашение не сулило ничего хорошего.
Все замужние женщины пожелали Анне удачи и поспешили прочь, но Роуз, помешкав, спросила:
– Может, подождать тебя?
Нет, ждать ее не нужно, сказала Анна: она знала, что у Роуз маленький ребенок и ей надо поскорее вернуться домой.
Кабинет начальника цеха был пуст и гол; как большинство верфенных сооружений, он походил на временное пристанище. Когда Анна вошла, мистер Восс на мгновенье привстал и снова опустился на стул за металлическим столом.
– Сегодня после обеда вы опоздали на двадцать минут, – сказал он. – Точнее, на двадцать две минуты.
Анна стояла перед ним, кровь бросилась ей в лицо. На верфи мистер Восс считался важной фигурой, сам военный комендант не раз звонил ему по телефону. Он мог запросто добиться ее увольнения. Она неделями беззлобно подшучивала над ним, но эта мысль ей ни разу не пришла в голову. Вдруг ее как молнией поразило: она ведь бросила Бруклинский колледж. И если бы не эта работа, она по-прежнему сидела бы дома и вместе с матерью занималась бы Лидией.
– Извините, – проговорила она. – Такое больше не повторится.
– Сядьте, – сказал он, и Анна опустилась на стул. – Опыт работы у вас совсем невелик, не удивительно, что здешние жесткие правила кажутся вам пустой докукой.
– Я всю жизнь работаю, – возразила Анна и сама почувствовала фальшь этих слов.
Она сконфузилась – будто невзначай увидела в витрине свое отражение, только крайне нелепое. Студенточка, жаждущая узнать, что такое работа на войну. “Элитный кадр”. Наверно, именно так, с насмешкой и презрением смотрит на нее мистер Восс. Ей вспомнились лозунги в газете “Корабел”: “Минуты,
– Вы понимаете, что мы можем и не выиграть эту войну? – спросил он.
Она виновата заморгала:
– Ну да, конечно.
На территории верфи газеты не продавались, чтобы не подточить моральный дух работников, но каждый вечер, выйдя через проходную на Сэндз-стрит, Анна покупала “Таймс”.
– Вам известно, что немцы взяли Сталинград в кольцо?
Она кивнула, но головы не подняла. Какой позор!
– И что на Тихом океане японцы контролируют театр военных действий от Филиппин до Новой Гвинеи?
– Да.
– И своей работой здесь, то есть постройкой кораблей и ремонтом судов союзников, мы помогаем морякам, самолетам, бомбам и морским конвоям добраться до районов боевых действий?
Где-то в глубине души ее вдруг царапнул коготок раздражения: он ведь уже все растолковал!
– Да.
– И что с начала войны сотни торговых судов были торпедированы противником, и что изо дня в день корабли идут ко дну?
– Теперь мы теряем меньше судов, чем раньше, а строим больше, – вполголоса сказала Анна: она недавно читала про это в “Таймс”. – В прошлом месяце на судостроительном заводе “Кайзер” построили судно “Либерти” всего за десять дней!
Какое возмутительное нахальство с ее стороны. Сейчас ей не поздоровится. Но мистер Восс, помолчав, лишь заметил:
– Я смотрю, вы сюда обед больше не приносите. Питаетесь дома, надо полагать?
– Да, – подтвердила Анна. – Просто моя сестра требует много сил и внимания, вот мы с мамой ею и занимаемся. Она калека.
Все так и есть. Впрочем, не совсем так. Мать готовит для Анны завтрак и ужин; она вполне могла бы собрать ей что-нибудь с собой на обед и даже сама предлагала такой вариант. Анна непроизвольно заговорила с опрометчивой искренностью; она не раз замечала за собой такое при разговоре с незнакомым или почти незнакомым человеком. Уловив на лице мистера Восса легкое удивление, она не пожалела, что разоткровенничалась.
– Вот оно что. Какая жалость, – посочувствовал он. – Неужели ваш отец вам не помогает?
– Он пропал, – непроизвольно вырвалось у нее.
Она почти никому ни разу об этом не сказала.
– Он в армии?
В ту же минуту по лицу мистера Восса скользнула тень сомнения: отец девятнадцатилетней дочери наверняка староват для армейской службы.
– Просто… взял и пропал.
– Бросил семью?
– Да, пять лет назад.
Если бы такая откровенность мало-мальски взбудоражила Анну, она сумела бы это скрыть. Но она не испытывала ни малейшего волнения. Отец ушел из дома как обычно, она даже не могла припомнить, когда именно. И далеко не сразу осознала, что он исчез насовсем, это был долгий, незаметный процесс, вроде наступления ночи: Анна ловила себя на том, что ждет его возвращения, ждет много дней, недель и даже месяцев, а он так и не возвращается. Ей исполнилось четырнадцать лет, потом пятнадцать. Надежда превратилась в воспоминание о надежде: онемелый, помертвевший кусочек плоти. Она уже смутно помнит, как отец выглядел.
Мистер Восс глубоко вздохнул.
– Да, трудно, очень трудно вам с мамой приходится, – посочувствовал он.
– И моей сестре тоже, – по привычке добавила Анна.
Повисло молчание, неловкое, но не тягостное. Атмосфера в кабинете переменилась. Рукава рубашки мистера Восса были закатаны; какие у него светлые волоски на руках, а запястья крепкие, прямоугольные. Анна понимала: он ей сострадает, но жесткое начало их разговора не оставило даже щелки, сквозь которую могло просочиться чувство. А в сострадании она не нуждается. Ей хочется уйти обедать.