Манхэттен-Бич
Шрифт:
Когда отец уходит из дома, Анне рано или поздно начинает казаться, что с ним ушло все самое важное в ее жизни. Мерно тикают часы в гостиной – она ненавидит их тиканье и непроизвольно стискивает зубы. Когда она расшивает бисером замысловатый, увенчанный перьями головной убор, от острого ощущения собственной ненужности, чуть ли не злобы на себя начинают дрожать запястья и пальцы. Мать тем временем украшает блестками шапочки без полей, пятьдесят пять штук, но самая трудоемкая отделка обычно достается Анне. Она ничуть не гордится своим мастерством. Ручная работа держится на заказах – мать получает их от костюмерши Перл Гратцки, ее давней знакомой, еще со времен варьете “Безумства”. Перл работала с труппами, выступавшими на Бродвее,
Когда Лидия очнулась от дремы, Анна с матерью стряхнули с себя накопившуюся усталость. Анна повязала сестре нагрудник, посадила себе на колени, а мать взяла миску с пюре из вареных овощей и фарша из отварного мяса и принялась кормить дочку. Лидия прямо-таки лучилась живостью; она видела, слышала и понимала. По ночам Анна нашептывает сестре свои секреты. Никто, кроме Лидии, не знает, что несколько недель назад Анна принесла Перл Гратцки пакет с готовым заказом, но Перл в тот день не было дома, зато мистер Гратцки показал Анне свою дырку в боку: повинуясь внезапному дерзкому порыву, Анна распахнула дверь в комнату, где лежит Гратцки, высокий мужчина с красивым, но измученным лицом, и попросила показать ей рану. Мистер Гратцки задрал пижамную куртку, приподнял кусочек марли, и она увидела маленькое круглое отверстие, розовое и блестящее, точно ротик младенца.
Когда Лидия наелась, Анна стала крутить ручку приемника, пока не послышались звуки музыки: “Мартелл-оркестр” играл популярные мелодии. Анна с матерью не без опаски пустились танцевать: вдруг мистер Пригер, их сосед этажом ниже, примется колотить в потолок палкой от метлы. Но он, видимо, ушел на очередной неофициальный боксерский поединок, по субботам он частенько на них ходит. Они прибавили звук, и мать Анны, вопреки обыкновению, целиком отдалась танцу. Анна глядела на нее, и ей смутно вспомнилось, как она, еще совсем крошка, впервые увидела мать на сцене – далекое мерцающее видение, залитое светом разноцветных огней. Чего только она не танцевала: и балтимор-баз, и танго, и “черный зад”, и кекуок, но потом – бросила, как отрезала, и танцевала разве что дома, с Анной, и то изредка.
Анна танцевала с Лидией, обхватив ее обеими руками, и в конце концов безвольная гибкость Лидии стала частью танца. Все трое раскраснелись; у матери волосы рассыпались по плечам, ворот платья расстегнулся. Она приоткрыла выходящее на пожарную лестницу окно, оттуда подуло холодом, и все трое закашлялись. От бурного веселья тесная квартирка звенела и ходила ходуном; когда ее отец бывает дома, таким весельем и не пахнет; кажется, что при нем их общий язык превращается в абракадабру.
Они разгорячились от танцев. Анна сняла с ванны доску и открыла краны. В четыре руки они быстро раздели Лидию и осторожно опустили в теплую воду. Избавившись от силы тяжести, ее изогнутое, скрученное в кольцо тело на глазах блаженно распрямлялось. Мать поддерживала Лидию под руки, а сестра втирала ей в волосы и кожу головы особый шампунь с запахом сирени. Ясные голубые глаза Лидии сияли от удовольствия. На висках пузырилась пышная пена. Анна с матерью испытывали щемящую радость оттого, что все лучшее они приберегают для Лидии, будто она – скрытая от мира принцесса и ей положены такие подношения.
Пока вода не остыла, они не без труда вытащили Лидию из ванны; кое-где в странных изгибах и лунках ее по-своему прекрасного тела, например, в ушной раковине, блестели радужные пузыри. Потом в четыре руки они завернули Лидию в полотенце, перенесли на кровать и уже на покрывале обтерли, посыпая кожу душистым тальком. Хлопчатобумажная ночная рубашка Лидии была оторочена бельгийским кружевом. От влажных кудрей пахло сиренью. Уложив Лидию и подоткнув ей одеяло, Анна с матерью легли по бокам и сцепили руки поверх ее тела, чтобы она не скатилась во сне с кровати.
Всякий
Эдди припарковал свой “дюзенберг” возле “Бара Сонни на Западном берегу”: оставлять машину на пирсе он опасался. Субботний вечер, до новогодья всего три дня, а вокруг мертвая тишина – неопровержимое доказательство, что за эту неделю сюда не прибыло ни единое судно, и за предыдущую тоже.
Он поздоровался с Мэтти Флинном, седоголовым хозяином бара, и по усыпанному опилками полу прошел в дальний угол; там, под плакатом, на котором Джимми Брэддок [9] в боксерской экипировке готовится к бою, Джон Данеллен ведет свой подпольный бизнес. Данеллен, крупный мужчина с ручищами свирепого портового погонялы, уже лет десять не работает в порту. Он прилично одет, но выглядит сникшим, поеденным ржой, точно долго простоявшее на якоре грузовое судно. Вокруг Данеллена всегда толчется куча подхалимов, просителей и мелких рэкетиров, собравшихся вручить боссу его долю в обмен на его благословение. Судоходство замерло, портовые рабочие в отчаянном положении, а подпольный бизнес растет как на дрожжах.
9
Джеймс (Джим, Джимми) Уолтер Брэддок (1905–1974) – американский боксер-профессионал, чемпион мира в супертяжелом весе.
– Здорово, Эд, – буркнул Данеллен, едва Эдди уселся на стул.
– Привет, Данни.
Данеллен дал знак Флинну, чтобы тот принес пива “Джениси” и стаканчик хлебной водки. Сам тоже сел с рассеянным видом, но на самом деле внимательно слушал радио: он не расстается с портативным приемником (он умещается в чемоданчике), но звук всегда на минимуме. Данеллен постоянно в курсе событий на скачках и на ринге, на стадионах и на баскетбольных площадках – то есть следит за всеми спортивными состязаниями, на которых делают ставки. Но больше всего любит бокс. И даже поддерживает двух ребят-юниоров легкого веса.
– Ты передал невесте мои добрые пожелания? – спросил Данеллен.
Лонерган, спец по подпольным лотереям, человек здесь новый, навострил уши.
– Риск очень уж велик, – заметил Эдди. – Погожу, после нового года передам.
Данеллен одобрительно хмыкнул:
– Вот-вот, лучше тишком да ладком.
Подношение предназначалось сенатору штата. Вручить пакет планировали после венчальной церемонии в кафедральном соборе Святого Патрика, когда все потянутся к выходу. Дэр Дулинг, отец невесты, банкир, – близкий к кардиналу Хейзу человек. Кардинал лично венчал молодых.
– А по мне, особого риска там не было, – возразил Лонерган. – Закон, ясное дело, приняли, но этот закон на руку нам.
– Ты тоже там был? – изумился Эдди.
Лонерган ему не понравился. Длинные зубы придают ему насмешливый вид.
– Мамка моя ту невесту нянчила, было дело, – с гордостью сообщил Лонерган. – Надо же, Керриган, а я тебя там не приметил.
– Так это ж Эдди, – хмыкнул Данеллен. – Фиг его приметишь, если он сам того не захочет.
Он покосился на Эдди, и тот расчувствовался: старина Данни, дружище… Такого трогательного ощущения родства Эдди не испытывает даже к своей сестре Брианн. Когда-то давно Эдди спас жизнь Данеллену, а заодно еще одному приютскому парнишке; на Рокавее они попали в разрывное течение – барахтались, орали и блевали, а он их вытащил. Никто из них о том случае ни разу не обмолвился, но все трое помнили о нем всю жизнь.