Мантык, охотник на львов
Шрифт:
Какъ вкопанный остановился Мантыкъ. Руку назадъ протянулъ, остановилъ знакомъ казака. Прошепталъ: — «стой! схоронись! Тигръ никогда не покинетъ того, что взялъ. Онъ сейчасъ и вернется, какъ услышитъ, что все стало тихо. Подождемъ. Посидимъ»…. [14]
Отошли въ глубь камышей и притаились. Не дышутъ. И стало такъ тихо, тихо. Чуть шелестятъ метелки камышей, ударитъ одинъ о другой, зазвенитъ прозрачнымъ звономъ, и опять мертвая, глухая тишина. Надъ ними синее, глубокое, жаркое небо, все раскалено, все блеститъ подъ палящимъ азіатскимъ солнцемъ. Прямо противъ, какъ обрзанный, ровной стной,
14
Посидимъ — значитъ покараулимъ, постережемъ.
И вдругъ сразу, неслышно и осторожно, у этого камышеваго обрза появился громадный тигръ. Между камышей просунулась лобастая голова съ густыми блыми бакенбардами и маленькими черными прижатыми назадъ ушами. Потомъ тигръ просунулся на половину. Темные въ золотомъ обвод глаза его пристально и жадно смотрли на козленка.
Онъ рыкнулъ одинъ разъ и со всею осторожностью, не поколебавъ ни одной камышины, какъ только и умютъ ходить эти царственный, хищныя кошки, вышелъ весь на прогалину.
Громадный, стройный, въ черныхъ полосахъ по бронзовому мху, онъ мягко подошелъ къ козленку и сталъ его обнюхивать. Черный конецъ пушистаго хвоста медленно шевелился вправо и влво. Пасть оскалилась, обнаживъ громадные блые клыки. Сейчасъ схватить козленка и ускачетъ съ нимъ саженными прыжками.
Мантыкъ выцлилъ подъ переднюю лопатку и выстрлилъ сразу изъ обоихъ стволовъ. Жеребья [15] хорошо попали и тигра отбросило въ сторону. Но онъ сейчасъ же вскочилъ и, страшно зареввъ, пошелъ прямо на охотниковъ.
— Стрляй?! — шепнулъ Мантыкъ казаку.
…. Осчка… У казака затряслись руки. Онъ выронилъ ружье…
Тигръ былъ въ пятнадцати шагахъ отъ безоружныхъ охотниковъ.
Гибель была неминуемая.
Въ комнат Парижскаго отеля все затихло. Недвижно сидли Абрамъ и Коля, Галина не спускала съ Селиверста Селиверстовича блестящихъ глазъ. Казалось, вс трое переживали страшное положеніе, въ какое попали казаки. Ддушка провелъ ладонью по сдой бород, пожевалъ губами и продолжалъ.
15
Жеребья — куски желза, употреблялись вмсто очень крупной картечи.
— Теперь съ центральнаго боя ружьями — это просто. Въ мигъ откинулъ стволы, вложилъ патроны и готовъ. Тогда это было совсмъ по-иному. Зарядить ружье нужно было время. Надо было насыпать съ дула въ стволы порохъ, забивать его волосяными или войлочными пыжами, класть жеребья, опять забивать пыжи шомполомъ, накладывать на затравку пистоны — это цлыя минуты, а тутъ секунды отдляли охотниковъ отъ неминуемой смерти. И помогло тутъ знаніе звря Мантыкомъ.
Потомъ уже Мантыкъ разсказывалъ про этотъ случай:
— «Я тигра знаю до точности. Если тигръ пошелъ на насъ, и не кинулся молоньей, значить, ему, а не намъ плохо. Конецъ ему, значить, приходить, каюкъ! Изъ послдняго идетъ, слабетъ тигръ. Глазами не видитъ. Смерть застить ему глаза. Темно у него, какъ у умирающаго человка».
Все это мелькнуло въ ум у Мантыка въ т мгновенья, когда другой казакъ читалъ уже по себ отходную.
— За мной?! — крикнулъ Мантыкъ.
Кинулся самъ молоньей на тигра, схватилъ его за хвостъ и свалилъ на спину. Затмъ бросился на него съ ножомъ и
Что твой, Галинка, Геркулесъ съ Немейскимъ львомъ!..
У камышеваго обрза появился громадный тигръ.
IV
ТУРКЕСТАНСКІЕ СОЛДАТЫ
Нсколько минутъ Селиверстъ Селиверстовичъ сидлъ молча. Медленно макалъ подковку въ чай и лъ ее, неслышно жуя. Молчали и мальчики. Галинка тихо сказала: «ахъ!» и примолкла. И тишина стояла въ номер. И сталъ въ нее входить черезъ окно шумъ Парижскихъ улицъ. Загудлъ автомобильный гудокъ, затрещала гд-то, точно стрльба изъ пулемета, разладившаяся мотоциклетка.
Ддушка нахмурился и, точно хотлъ онъ прогнать эти городскіе шум и вернуть снова тишину далекой Туркестанской пустыни, — сталъ продолжать свой разсказъ.
— Да вдь и люди тогда тамъ были! Точно изъ стали сдланы, желзными обручами скованы! Долгъ, честь, слава, доброе имя Русскаго солдата были имъ дороже жизни, дороже всхъ радостей жизни. Не боялись они ни голода, ни жажды — свыклись съ ними! Не боялись ни смерти, ни ранъ.
Въ 1854-мъ году коканцы осадили такую же вотъ крпостцу, какъ та, гд жилъ Мантыкъ, — фортъ Перовскій.
Несмтная сила — восемнадцать тысячъ — пестрой ордой окружила фортъ. На форту всего 600 казаковъ и солдатъ Оренбургскаго линейнаго № 4 батальона. Тринадцать на одного! На форту вышли провіантъ и вода. Голодная смерть грозила гарнизону. Комендантъ форта, полковникъ Огаревъ, собралъ солдатъ и сказалъ имъ: -
— Солдаты! Насъ очень мало. Не боле шестисотъ можетъ выйдти изъ крпости… Что будемъ длать? Ихъ несмтная сила — насъ немного боле полътысячи.
И раздался голосъ изъ рядовъ Оренбургскаго линейнаго № 4 батальона: -
— Нужды нтъ въ большемъ, ваше высокоблагородіе! На завтракъ намъ ихъ только и хватитъ.
И по рядамъ прошелъ грозный ропотъ:
— Только дозвольте, ваше высокоблагородіе!
Въ шесть часовъ утра полковникъ Огаревъ вывелъ свой гарнизонъ изъ крпости на вылазку, а къ восьми, то-есть, къ солдатскому завтраку, — все было кончено. Пала подъ ударами казаковъ и солдатъ восемнадцатитысячная кокандская рать. Пала, сдалась и разбжалась…
Въ этомъ отряд, на форту Перовскомъ, участникомъ этого славнаго боя былъ уральскій есаулъ Сровъ. Нсколько лтъ спустя шелъ онъ съ сотней казаковъ черезъ пустыню къ городку Икану. И окружила его громадная сила коканцевъ — около двадцати двухъ тысячъ. Казаковъ немного боле сотни. Казаки положили своихъ лошадей, образовавъ изъ нихъ какъ бы живую крпостную ограду, а сами залегли за ними. Кокандцы предложили имъ сдаться. «Все равно — отъ смерти не уйдете». Казаки отвтили имъ гордымъ отказомъ. Кокандцы бросились на казаковъ. Четкими залпами казаки ихъ остановили. Тогда и кокандцы залегли кругомъ и открыли по казакамъ стрльбу. Три дня и три ночи казаки оборонялись. Лошади были перебиты. Казаки падали за ними отъ пуль.
— Сдавайтесь! — кричали кокандцы.
Молчаніе было отвтомъ. Есаулу Срову удалось послать нсколько казаковъ — и они пробились сквозь кокандцевъ. Онъ послалъ ихъ не для того, чтобы просить о помощи. Онъ зналъ — помощи подать нельзя. Не поспетъ къ нимъ подмога. Онъ послалъ только сказать, что онъ не можетъ выполнить своей задачи, что онъ окруженъ и погибаетъ. «Молитесь за меня!»
И вс они пали. Вс до одного были истреблены. И посейчасъ, какъ буря въ степи грозно поютъ наши уральцы…
Селиверстъ Селиверстовичъ взглянулъ на Абрама и въ два голоса, тихонько, чтобы не потревожить сосдей по комнат они запли: