Мантык, охотник на львов
Шрифт:
— О тиграхъ? Мантыкъ, о тиграхъ? — быстро прошепталъ Коля, и схватилъ Мантыка за руку.
Мантыкъ тяжело вздохнулъ. Чуть слышно сказалъ:
— Нтъ… Туда нельзя… Туда не пустятъ… Я думалъ о львахъ… Какъ Жераръ… Въ Африку можно, если имть деньги…
— И я объ этомъ думалъ… Въ Африку… Только, — Коля головой показалъ въ направленіи постели, гд спала Галина. — Какъ же ихъ то?.. Мамочку и Галину?.. Имъ безъ меня нельзя. Не проживутъ… Мамочка такъ мало получаетъ.
Мантыкъ сидлъ, пригорюнившись…
— И мн нельзя… Никакъ нельзя. Ддушка то только двсти франокъ получаетъ. Ему безъ меня не прожить.
Оба вздохнули. Не дтское бремя положилъ Господь на ихъ дтскія, юныя плечи.
Они долго молчали. За окномъ, все затихая, шумлъ городъ. Галинка тихо спала. Не было ее слышно. Снова вспоминались
— Мантыкъ, ты очень сильный?
— Да… Вс здсь удивляются моей сил. Французы диву даются.
— Ты бы могъ, какъ «онъ», тигра схватить за заднія лапы и перебросить черезъ себя?
— Не знаю… Думаю, очень трудно… Съ Божьей помощью разв.
— А льва?
Мантыкъ ничего не отвтилъ. Онъ только пожалъ плечами, будто сказалъ: — «надо попробовать», и тяжело вздохнулъ.
VII
ТАЙНА
— Встань, Мантыкъ, — поднимаясь съ постели, прошепталъ Коля.
Мантыкъ всталъ. Коля, въ странномъ возбужденіи, поднялъ свой жесткій матрасикъ и обиажилъ старую, почернвшую отъ времени и дорожныхъ испытаній корзину. Ивовыя застежки были давно сломаны и еще на пароход замнены Селиверстомъ Селиверстовичемъ проволочными жгутами. Коля вынулъ желзный прутъ и раскрылъ корзину. Со скрипомъ откинулась широкая крышка и Коля, нагнувшись, сталъ искать что то подъ аккуратно сложеннымъ его бльемъ и воскреснымъ костюмомъ. Онъ досталъ пожелтвшій отъ времени большой, плотной бумаги конвертъ и, держа его въ рукахъ, сказалъ, волнуясь, Абраму.
— Мантыкъ, поклянись мн, что никому не разскажешь о томъ, что сейчасъ увидишь и услышишь отъ меня.
Мантыкъ пожалъ опять плечами и ничего не сказалъ.
— Нтъ, ты клянись, — настойчиво повторилъ Коля, — мн кажется, что это страшно важно… Это ужасно, какъ намъ подходитъ. Можетъ быть, тутъ — исполненіе всхъ нашихъ завтнйшихъ желаьій. Клянись.
— Ну, клянусь, — неохотно сказалъ Абрамъ. — Грхъ это… — клясться…
— По пустякамъ — да. Но это очень важно… «Ну — клянусь» — это не годится. Ты скажи мн: — «честное слово уральскаго казака»… И перекрестись…
— Да въ чемъ дло?
Коля дрожащими руками вынулъ изъ конверта какой-то, потемнвшій отъ времени пакетъ съ полъ листа писчей бумаги и торжественно сказалъ: — Это пергаментъ.
— Пергаментъ, — повторилъ Мантыкъ.
Слово звучало важно. Оно говорило о древности. О грекахъ и римлянахъ. Объ Азіи и Африк, о временахъ, когда не знали бумаги, о народахъ, которые ее не имли…
Мантыкъ сталъ серьезенъ. Коля развернулъ въ четверо сложенный пакетъ, на немъ была сдлана блдными водяными красками, синими, красными, зелеными и желтыми, рамка изъ какихъ то невиданныхъ листьевъ и цвтовъ, въ ней крючками и скобками, не то по турецки, не то по арабски что то написано.
Да, дло было не шуточное.
Коля настойчиво повторилъ:
— Перекрестись! Скажи: «честное слово уральскаго казака».
Мантыкъ перекрестился и сказалъ:
— Честное слово уральскаго казака…
— Правнука истребителя тигровъ Мантыка, — говорилъ Коля.
— Это зачмъ-же?
— Потому что твой праддъ былъ ужасно какой честный и хорошій. Онъ то уже никогда не обманулъ бы.
Мантыкъ послушно повторилъ за Колей:
— Правнука, истребителя тигровъ Мантыка.
— Честнаго Русскаго человка, — продолжалъ Коля, а Мантыкъ за нимъ повторялъ. — Христіанина… даю честное, великое, клятвенное слово, что никому, никогда не скажу, не выдамъ, не открою тайны, которую мн скажетъ Николай Семеновичъ Ладогинъ и, если онъ разгадаетъ и свершитъ, то не буду ему мшать, но всячески ему буду помогать въ раскрытіи тайны.
— Въ раскрытіи тайны… Не томи меня… Что это за хитрая у тебя бумага? Почему ты никогда о ней мн не говорилъ раньше?
— Я самъ о ней только недавно узналъ.
Коля бережно передалъ пергаментный листъ Мантыку, подвинулъ ему ближе стулъ, на которомъ горла свча и сказалъ:
— Смотри внимательно и слушай.
— Этимъ лтомъ, мы съ мамой разбирали наши вещи. На дн корзины мамочка нашла этотъ старый конвертъ и въ немъ этотъ листокъ пергамента. Я сталъ ее разспрашивать и вотъ, что она мн разсказала. У мамы былъ братъ, значить, мой дядя…
— Въ Африк, - чуть слышно повторилъ Мантыкъ.
Онъ нагнулся надъ листомъ пергамента. Вверху печать: — левъ, солнце за нимъ, и три копья со знаменами. Пониже странныя, цпкія буквы таинственной гирляндой вьются по бумаг. Бумага изъ Африки.
Коля, проворно роясь на дн корзины, досталъ помятый большой листъ. Это была карта путей сообщенія, вырванная изъ нмецкаго желзнодорожнаго путеводителя. Коля сложилъ ее и протянулъ Мантыку. Узкой полосой между заштрихованныхъ синимъ морей и океановъ разстилались вс пять частей свта. Кривыми черными дугами вились между ними линіи пароходныхъ сообщеній. Мантыкъ такъ и впился въ карту. Въ этихъ блыхъ материкахъ съ рдкими названіями, въ голубыхъ океанахъ, изображенныхъ на бумаг, тоже была какая то тайна. Они непонятнымъ образомъ волновали обоихъ мальчиковъ. Они были какъ бы дополненіемъ къ красочнымъ разсказамъ стараго Селиверста Селиверстовича и, когда мальчики нашли крошечное голубое, съ маленькую горошину величиной, Аральское море и голубую Сыръ-Дарью, когда читали имена Казалинска, Ташкента, Андижана — точно не на бумагу они смотрли, не буквы и штрихи видли, a видли ту желтую пустыню, т срые камыши и блыя крпости-форты, гд только что въ разсказ ддушки прошла, прошумла вся славная жизнь уральскаго казака Мантыка. И, когда дальше, раскрывая карту и показывая по ней, разсказывалъ Коля, — передъ Мантыкомъ проходили страны, о которыхъ онъ такъ часто мечталъ, несясь на своей каміонетк, гд нибудь по окрестностямъ Парижа.
— Я запомнилъ, — тихо, боясь разбудить Галину, разсказывалъ Коля, — каждое мамочкино слово.
Вотъ, что она мн говорила… А она это знала, потому что мамочкинъ папа былъ морякъ въ Добровольномъ флот. Къ началу царствованія Императора Николая II, память котораго мы съ тобой поклялись свято чтить, — въ Россіи сталъ сильно развиваться Добровольный флотъ. [20] Громадные пароходы его «Нижній Новгородъ», «Саратовъ», «Самара», «Москва» и многіе другіе смло соперничали съ лучшими пароходами нмецкихъ, французскихъ и англійскихъ линій. Они ходили изъ Петербурга и изъ Одессы кругомъ всего свта въ далекіе порты Сибири: — Владивостоку Николаевскъ и Охотскъ, они ходили въ Китай и Японію. На всемъ ихъ сорокадневномъ пути отъ Одессы до Владивостока не было ни одного Русскаго порта, куда они могли бы зайти, пополнить запасы угля и провизіи. Всюду приходилось одолжаться у французовъ, или у англичанъ. А въ случа войны или какихъ нибудь осложнены, ты самъ понимаешь, что изъ этого могло выйти? И вотъ, мамочка мн говорила, что тогда была мысль найти гд нибудь въ Красномъ мор уютное мсто для стоянки кораблей, гд бы можно было устроить угольную станцію, а если нужно, и крпость, морской порть, вотъ какъ у англичанъ такіе есть везд.
20
Въ Россіи передъ Германской войной было много пароходныхъ обществъ: Добровольный флотъ, Россійское общество пароходства и торговли, Русское общество пароходства и торговли, Русско-Азовское общество и др. Добровольный флотъ было самое большое и смло соревновало съ лучшими иностранными линіями.
И Коля, смло тыча пальцемъ по карт, говорилъ: — Гибралтаръ у входа въ Средиземное море, Аденъ у выхода изъ Краснаго моря, Сингапуръ у входа въ Великій океанъ… Имъ удобно плавать. Тогда обратили вниманіе на Таджурскій заливъ противъ Адена. Англичане тамъ заняли городокъ Зейлу, французы Обокъ и строили тамъ порть Джибути… Оставался городокъ Таджура, владніе арабскаго Таджурскаго султана… Это было въ 1882, или въ 1885 году, значить, въ царствованіе Императора Александра III. Является къ нему во дворецъ молодцеватый человкъ, саратовскій дворянинъ Николай Ашиновъ и говорить: «Ваше Императорское Величество, разршите сослужить Россіи великую службу: — открыть путь въ Африку, къ православному Негусу Абиссинскому, устроить портъ въ Таджурскомъ залив, положить начало Русскимъ поселеніямъ въ Африканской земл!