Марфа окаянная
Шрифт:
Пиры закончились, ни одного не было с Рождества, с тех пор, как батюшка уехал. И вот не воротился по сию пору.
Дмитрию Исаковичу и раньше не часто удавалось побыть с сыном, всё отвлекали дела посадские, неотложные. Сколько раз обещал себе и Капитолине, что через день-два освободится, займётся с Ваней чем-нибудь, на охоту свозит или на Торг. Да куда там! Новые хлопоты накатывались, неотложней прежних.
Ваня этих редких минут общения с отцом ждал с нетерпением, держал их в памяти долго. Он беззаветно любил отца, гордился им, невольно
В Кракове отец. Верно, любуется им сейчас польский король Казимир, приглашает остаться советником королевским, богатые города и много золота обещает, подарить. Но отвечает ему отец: «Не могу, честный: король, не нужны мне иные города, окромя Великого, Новогорода, ждёт там меня сын Иван Дмитриевич, добрый молодец, дороже он мне любого золота!..»
Простуженный Васятка выглянул на крыльцо. Давеча, набегавшись, зачерпнул воды из кадки да прямо с льдинками и попил. Васятка заулыбался, увидев Ваню, пошёл к нему, но выскочила следом нянька, запричитала, заохала и увела его обратно в дом.
«Скучно Васятке», — подумал Ваня. И у него отец уехал — Обонежье от московских воев оборонять. Уезжал с пышностью. Бабушка Марфа самолично сына снарядила, всё проверила — от кольчуги кованой и стальных наручей до конской подпруги. Перекрестила, поцеловала в лоб. Запричитала Онтонина, обняла красный сапог вскочившего в седло мужа. Слезливо и деланно громко заныли бабы из челяди.
Конь под дядей Фёдором горячий, нетерпеливый, как и он сам. А всё ж фыркнул, прянул в сторону, проходя мимо Вани с Волчиком.
— Ванька, гляди за ним! — крикнул Фёдор с досадой. Затем усмехнулся: — Вернусь, шкуру на шапку отдам!..
Волчик стал уже ростом со среднюю собаку. От Двинки давно отняли его, живёт в отдельной будке, гремит цепью, щерится на всех, одного Ваню только и признает, подпускает к себе, позволяет ерошить жёсткую серую шерсть.
Настя, давая Ване кости на поварне, ворчит:
— Зверюгу-то какого отрастил, всех пугат! Ну и куды его? Куды денешь-то потом?
Ваня и сам не знает. Пусть себе живёт. У одних сторожевые псы, а у него будет сторожевой волк. Только на шапку он Волчика ни за что в жизни не отдаст.
Никита изготовил Ване лук из кленового дерева. На концах рога из бычьей кости. Шёлковая тетива натянута туго, аж звенит, как тронешь. Стрелочки камышовые, просушенные над огнём, с лебяжьими пёрышками и острыми железными наконечниками. Настоящие! Колчан тоже настоящий, из телячьей кожи, обтянутый камкой.
Никита обучает Ваню лучному искусству. Поставил в дальнем конце двора крепкую тесовую доску, очертил на ней головешкой чёрный круг.
Ваня в десяти шагах от мишени вскидывает лук, натягивает тетиву со стрелой, и та падает плашмя на землю, не долетев до доски.
— Локоть левый не топырь, — подсказывает Никита. — Пальцы сжимай крепче.
Ваня изо всех сил сжимает пальцы,
— Ну вот, опять спорол! — огорчается Никита.
— Кривой лук ты сделал! — топает Ваня ногой и в гневе ломает об колено стрелу.
Никита качает головой.
— Ай-ай-ай! Как небережно! Сказку о Михайле Казаринове, что я тебе сказывал, совсем, видать, забыл.
— Каку таку сказку! — ворчит Ваня, насупясь. — Ничего ты мне не сказывал!
— Забыл, забыл, — вздыхает Никита и начинает нараспев:
— Ещё с ним тугой лук разрывчатой, А цена тому луку три тысячи, Потому цена луку три тысячи: Полосы были булатныя, А жилы олень сохатныя, И рога красна золота, А тетивочка шёлковая, Белого шёлку шамаханского; И колчан с ним калёных стрел Всякая стрела по пяти рублёв.Ваня, немного успокоившись, слушает, затем восклицает звонким своим голосом:
— Так то вон лук какой! Мой-то похужее!
— Да ведь и ты не Михайла Казаринов, — отвечает с улыбкой Никита.
Ваня гордо поднимает голову:
— Я Иван Борецкий!
Никита делает удивлённое лицо:
— А я-то, дурак, и не знал. Да ты не горячись. Михайло в малолетстве того лука тоже не имел, а был у него такой, как у тебя.
Ваня недоверчиво смотрит на Никиту, не обманывает ли? Но Никита уже не улыбается.
— Ладно, — вздыхает Ваня. — Отойди от доски-то!
Он вновь поднимает лук, вкладывает стрелу.
— Левый локоть, локоть не топырь! — прикрикивает Никита. — Ровнее держи!
Стрела летит и звонко вонзается в доску. В круг она не попала, но Ваню уже охватывает радостный азарт. Он вопросительно смотрит на Никиту.
— Молодцом! — кивает тот. — Довольно на первый раз.
— Нет, ещё давай стрелять! — не соглашается Ваня.
Никита доволен про себя.
— Локоть-то не топырь! — в который раз повторяет он. — Вот, верно!
Стрела вонзается в круг.
Вечером к Никите наведался друг его Захар Петров, кровельщик. Пришёл со жбаном своего пива.
— Поставь нам кружки, деушка, — попросил Настю, прибиравшуюся в людской. — Моего опробуем. И себе кружку подставляй. А то всё с пустыми руками к вам хаживал, самому совестно.
— Деушка! — передразнила Настя. — Не женихаться ль явился? При живой жене грех.
Никита с Захаром засмеялись.
— Забогател никак, — продолжала подтрунивать Настя, ставя на стол три кружки. — Что, щедро платит богатая Настасья?