Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси
Шрифт:
— Так! Только так!
— Вот, благословясь, на Кремль наш и двинем!
— Проститься пришел, государыня!
— Как проститься, Заруцкий? Что сталось?
— Астраханцы против нас вышли. Кремль со всех сторон окружили. Без боя не отобьемся.
— Осада? Это называется осада…
— Что ж, Марина Юрьевна, на правду глаза закрывать. Осада и есть. Не тебя одну с царевичем защищать надо — одной свиты у тебя, государыня, не менее сотни человек. Им та же беда грозит.
—
— Да ты плачешь, государыня? Что ты! Что ты! Вернусь я живой и невредимый. После слезы твоей неоцененной как Бог свят вернусь. Не круши себя, не круши, царица. Все устроится. Все ладно будет. А где гишпанский чернец твой? Благословиться у него на всякий случай хочу.
— Здесь я, здесь, сын мой. Да пребудет с тобой милость Господня ныне и присно, и во веки веков. Будет она тебе покровом нерушимым. Иди, мой сын, не сомневайся, иди!
— Пошел. В самом деле пошел. Вон на детинце говорит с казаками. Смеется. Окно бы отворить — услышать. Отец мой, пошли туда верного человека. Чтобы рядом с вельможным паном. И чтобы — чтобы не попадался ему на глаза. Пошли же, отец мой, поторопись, очень тебя прошу. Ты же найдешь верного человека, правда?
— Постараюсь, дочь моя. Но…
— Потом, потом, святой отец! Я все объясню, только не сейчас.
— Ваше величество, куда так поспешил отец Миколай? Я едва успела уступить ему дорогу.
— Ты слишком любопытна, Теофила. Неужели у святого отца не может быть своих дел!
— Я так привыкла всегда его видеть рядом с вами, ваше величество. Но вы взволнованы. Может быть, я могу быть полезна вам? Прикажите, на детинце столько народу. Все с оружием. И ясновельможный боярин…
— Ты видела Заруцкого?
— Конечно. Ясновельможный боярин командует. Смеется. Он всегда бывает такой, когда отправляется в сражение. Мне стало страшно. Куда же на этот раз?
— Никуда, Теофила. Это астраханцы решили взять наше убежище силой, и вельможный боярин пошел организовывать защиту.
— Это как в Кремле?! Боже правый! Еще раз такое пережить! Лучше умереть. Умереть сразу. Только как же наш царевич?
— Ты снова забываешься, Теофила, — наш царь. Ведь Иван Дмитриевич провозглашен царем Всея Руси. Царем!
— Да, да, царем. Но ведь это его провозгласил ясновельможный боярин пан Заруцкий…
— И что из этого?
— Достаточно ли это для астраханцев? Они такие смутьяны и бунтовщики! Во всем сомневаются, всё обсуждают. Наши шляхтичи рассказывают, что на Торгу разыгрываются настоящие диспуты. Эти горожане никого не умеют почитать.
—
— И для этого ясновельможный пан собирается выйти за ворота нашей крепости?
— Может быть.
— Нет, нет, ваше величество, этого никак нельзя допустить! Ведь горожан так много. Они могут силой ворваться в открытые ворота, и тогда… Нет, нет, нет!
— Довольно, Теофила. Немедленно прекрати свои причитания! Вон идет святой отец. Ступай, мне нужно с ним поговорить. И скажи пестунке, чтобы одела Ивана Дмитриевича. На всякий случай.
— Дочь моя…
— Вы расстроены, святой отец? Вас что-то обеспокоило?
— Я выполнил ваше поручение. Ясновельможный пан просил вас быть в доброй мысли. Он уверен в своей победе. И ему, несомненно, виднее, чем простому монаху…
— Говорите же, святой отец, что вам пришло на мысль.
— То, что сначала казалось мне гарантией нашей безопасности, теперь стало представляться мышеловкой. Из нашей крепости нет иного выхода, чем те ворота, у которых собрались бунтовщики.
— Я знала об этом.
— Да, да, но мне просто подумалось, что если положение начнет становиться более серьезным, было бы неплохо вывести вас, ваше величество, вместе с царевичем по любому потайному ходу, чтобы вы могли…
— Спастись бегством. Не договаривайте, святой отец. Я не пойду ни на какой побег одна.
— Но ведь в свое время вы решились бежать в Тушино.
— И вы со мной, как и многие придворные. Знаю. Но тогда у меня на руках не было сына.
— Но вы же с сыном бежали из Тушина.
— И снова — мне было куда бежать. Я знала, что Заруцкий в Калуге. А здесь куда мне держать путь? К кому?
— Это можно рассчитать. Лишь бы вы не лишились свободы.
— Вы правы. Сегодня за мной одинаково усердно охотятся и ставленники царя Романова, и мои собственные родаки. Сегодня король Зигмунт ни о чем не станет торговаться с царицей Мариной. Для него мой титул потерял смысл, раз московский престол стал сниться не только королевичу Владиславу, но и ему самому. Соперники из их числа навсегда закрыли мне дорогу в польские земли. О каком же побеге вы говорите, святой отец?
— Поверь, дочь моя. Господь ни в каком положении не оставит тебя без защиты. Главное — сохранить жизнь себе и младенцу.
— Какой ценой? Превратиться в нищенку, скитающуюся по неведомым дорогам и делающую все, чтобы скрыть свое истинное лицо? Или искать себе места в монастыре под вымышленным именем? Перестать быть царицей даже на словах, даже перед лицом десятка готовых тебе каждую минуту изменить прислужников?
— Дочь моя, неисповедимы пути Господни. Тем более неисповедимы пути, которыми Господь приводит своих избранников на престол. Тебе следует положиться на Божественное Провидение.