Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси
Шрифт:
Не знал патриарх раньше царицы. Не знал и царевича. В Москву после Углического дела приехал. Из Рима. Туда из епархии своей на острове Кипре от турок бежал. В сане архиепископа.
До 1603 года назначения ждал. Патриарх Иов не торопился. Греков, не скрываясь, не любил. Только незадолго до кончины Годунова согласился иноземцу Рязанскую епархию в управление дать.
А как двинулись полки Дмитрия на Москву, первым из русских иерархов царевича в Туле по царскому чину встретил. Новый царь службы верной не забыл — приказал духовенству Игнатия на патриарший
Многие тогда из князей церкви засомневались. Воля-то царская, да не утвердится ли с новым патриархом дух униатства. Как-никак не один год в Риме прожил. Выходит, с Ватиканом, папским престолом, ладил.
Царь Дмитрий хотел, чтобы все по чину сталось. Благословения у свергнутого Иова для нового святейшего просил. Иов уперся. Не потому, что взревновал преемника к утраченной власти, а, по его словам, «ведая в Игнатии римские веры мудрование». Только иных церковнослужителей в их сомнениях укрепил.
Царь Дмитрий спорить не стал. Его власть — его и воля. Стал Игнатий и без благословения Иова патриархом. Теперь, отслужив торжественный молебен, сам государя с его матушкой на соборную паперть вывел. Сам благословил милостыню, что начали щедрой рукой раздавать.
Надо бы по чину тут царице-иноке в свои покои монастырские удалиться. Сын не дал. От себя не отпустил. Во дворец увел. За достойную трапезу вместе с собой посадил. Боярину Шуйскому после долгой трапезы сказал: теперь и на царство венчаться можно. Матушка-царица благословила. А так — куда мне без нее.
День коронования патриарх выбирал. Назначил на память пророка Иезекииля — 21 июля. Дмитрию все объяснил. Иезекииль один из четырех великих пророков. На 30-м году жизни было ему странное видение. Будто отверзлися небеса и предстало глазам его облака, а в облаке четыре животных, и у каждого по четыре лица: человека, льва, тельца и орла. А еще у каждого животного по четыре крыла, по две руки и по одному колесу. А над ними — хрустальный свод с сапфировым престолом, на престоле Господь в виде человека с книжным свитком. И услышал Иезекииль слова: «Съешь сей свиток и иди с проповедью к непокорному народу израильскому». Иезекииль выполнил приказ, исполнился с того времени пророческого духа и стал поучать иудеев в плену.
Стихиру прочел: «Иезекииле Богоприятие, яко Христов подобник, чуждаго долга томительство претерпел еси, люте истязаемь, преднаписуе хотящее четнаго ради Креста быти миру спасение. Богоявление, и избавление. Его же причаститися всем ныне умоли, воспевающим тя».
Об украшении Кремля Шуйский побеспокоился. Царский дворец всеми дорогими ярчайшими тканями и светильниками разукрасили. Дорогу из дворца через площадь к собору Успенскому золототканым бархатом застелили… Цветов в собор внесли, что твои райские кущи.
Порядок Игнатий подсказал. Дмитрий у алтаря рассказал народу о своем чудесном спасении. Чтобы иным всяким слухам конец положить. При царице-матери. Патриарх увенчал его венцом Ивана Грозного. Бояре с великим почетом поднесли скипетр и державу.
Дмитрию мало показалось. Приказал
Думали заставить молодого царя вернуться к старым порядкам. Главное — лишить его наемников, с которыми вступил в Москву. Они его особу охраняли. Они же и караул в Кремле несли. Трудностей на своем пути не видели. Наемникам платить надо было. На землю и поместья они не соглашались. Требовали золота, а его-то в царской казне всего ничего оставалось. Должен был Дмитрий сам понять: не по карману ему его гвардия.
Да и какая, к слову сказать, гвардия! Сброд один. Жалованье не копили. Золото тут же на гульбу спускали. На улицах бушевать принимались. Кого ограбят, кого обидят. Против таких другое войско держать надо было. Только какое?
Дмитрий первые недели в столице и слышать ни о чем не хотел. Да ведь на правду глаз не закроешь. А главное — Москва стала неспокойной, бунташной. Сама царя себе выбрала. Сама его встретила. Сама решила и порядок наводить. Постельничий что ни день стал царю доносить: пошумливают москвичи, все громче пошумливают. За дубины браться принимаются.
За всяческие безобразия пришлось шляхтича Липского арестовать. Суд приговорил иноземца к торговой казни: вывели его на торг и начали наказывать батогами. Наемники на выручку товарищу кинулись, москвичи — к приставам.
Такой жаркой битвы старики со времен татарских нашествий не помнили. Бились насмерть. Одних положили на месте, других изуродовали. Поначалу наемникам оружие помогло потеснить толпу. Потом москвичи верх взяли. Наемники в бегство припустились. Еле до Посольского двора в Кремле добежали, все ворота накрепко закрыли. Москвичей к тому времени тысячи собралось. Со всех концов города сбежались. К осаде готовиться стали. Камни в ход пустили, бревна. Того хуже — факелы смоляные кто-то посоветовал в ход пустить. Моря огненного — сколько раз оно Кремль дотла уничтожало! — не побоялись.
Семен Шапкин со двора примчался. Дмитрий у оконца стоит, на площадь смотрит. Краска с лица сбежала. Руки сжимает. Не шелохнется.
— Государь! Плохо дело! Не знаешь ты еще москвичей. На штурм пойдут — кровищи видимо-невидимо прольется. Никто не остановит. Не гоже это, ой не гоже, еще столы после коронования твоего толком не разобрали. Еще гости не разъехались — и такое.
— Знаю, Семен, что плохо.
— Выйди к ним, государь, выйди, не медля. Слова какие найди, чтоб унялись. Только что видели они тебя в Шапке Мономаха, видели со скипетром и державой, Бог даст, послушают.