Мария Федоровна
Шрифт:
Старая Императрица ни в какой форме в заговорщицкой деятельности не участвовала, да и не могла участвовать и по складу своей натуры, и в силу тех условий, в которых пребывала. Ей и в голову не приходила подобная идея, хотя окружающая действительность постоянно озадачивала. Почему кругом столько солдат и офицеров, все с красными бантами и нарукавными повязками? Но ведь все они принимали присягу верности Царской Власти при Ники, а иные — и при Александре, и никто их от этой клятвы перед Богом не освобождал! Они сами себя освободили.
Многие с какой-то нечеловеческой радостью стали участниками революционного бесовского действия, которое так им нравилось. Подобное
В этих условиях и самой Марии Федоровне не на что было надеяться. Она не могла рассчитывать на благосклонность лютой черни, но, вместе с тем, и не хотела покидать свою, столь жестокую к ней вторую родину. Она представала перед ней в тех образах и тех видах, которые запечатлелись в памяти навсегда в пору ее молодости, во времена ее Саши, при котором она и стала «Хозяйкой Земли Русской».
Несмотря на то что «хозяйку» лишили всего — собственной крыши над головой, почета, благополучия и даже безопасности, — дом этот был родным и близким, он оставался навсегда ее. И хотя кругом все горело и разрушалось, но она никуда бежать не собиралась, твердо уповая на милость Господа.
Однако подобный фатализм не разделяли люди, которым судьба Марии Федоровны была не безразлична. Особую обеспокоенность проявляла Датская Королевская Семья. Невзирая на то что Король Христиан X не питал любви к своей тетушке, подавлявшей его своим моральным превосходством и невероятным Царственным величием, он не мог остаться в стороне, зная, что здесь речь идет не просто о «Принцессе Дагмар», как ее называли в Дании, но и о судьбе близкой родственницы.
Карту «датской принцессы» и начал разыгрывать Копенгаген и датское посольство в Петрограде еще летом 1917 года, хотя ее десятки раз принимали и чествовали в Дании именно как Русскую Императрицу. Эта игра облегчалась тем обстоятельством, что Временное правительство отменило Императорские титулы, и, согласно этому распоряжению, Мария Федоровна превращалась в «бывшую царицу».
Абсурдность тут была очевидна: титул свой она получила навсегда при акте священного коронования, у алтаря, а не по распоряжению какой-то земной инстанции. И никакое правительство, а уж тем более «временное», священную благодать отнять было не в силах. Но эта «небесная метафизика» совершенно была неведома лютеранскому сознанию, воспринимавшему все события через призму земного, политического интереса.
Деятели же Временного правительства тоже не различали у Марии Федоровны некоего сакрального ареола, но тем не менее очень хотели добиться от нее самой признания того, что она «бывшая». В июне 1917 года в Ай-Тодор приехала комиссия, проводившая дознание об имевших здесь место обысках и произволе, которые якобы проводились «самовольно» местными властями, составили протокол и попросили Марию Федоровну подписать его.
На вопрос же: «Что она должна написать», ей сказали — «бывшая Императрица». Мария Федоровна не стала спорить и поставила подпись: «Вдова Императора Александра III».
Украденное Царице не вернули, но больше никакие официальные визитеры из центра в Крым не наведывались; эта «старуха» стала для них «невыносима». Ее особенно «терпеть не мог» «любимец Февраля» А. Ф. Керенский, ставший летом 1917 года полноправным хозяином Временного правительства.
Когда Министерство иностранных дел Дании весной 1917 года впервые решило поставить вопрос перед Временным правительством о разрешении Марии Федоровне покинуть Россию, то сразу же в Копенгагене
Правительство в Копенгагене оказалось в растерянности, никаких четких инструкций в Петроград отправить не могло. В результате датскому посольству приходилось импровизировать. Посол Дании в Петрограде Херальд Скавениус (1873–1939) — двоюродный брат датского министра иностранных дел Эрика Скавениуса (1877–1962) — несколько раз поднимал перед высшими должностными лицами «свободной России» вопрос о «бывшей Императрице».
Смысл всех его бесед сводился к тому, чтобы Временное правительство разрешило ей покинуть пределы России. Ничего определенного он в ответ не слышал. В конце концов, 10 сентября 1917 года Временное правительство «дало принципиальное согласие» на отъезд Марии Федоровны, но с оговоркой, что «само правительство определит дату выезда». Но эту дату «этуали Февраля» так и не назвали.
Когда в очередной раз Скавениус напомнил министру иностранных дел М. И. Терещенко (1886–1856) об обещании отпустить Марию Федоровну в Данию, тот, насмерть перепуганный ревом радикальной революционной толпы, вдруг начал говорить, что «он лично не против отъезда, но этот вопрос имеет столь большое значение для Российского государства, что он должен обсудить все с председателем правительства», т. е. А. Ф. Керенским, который «в принципе» был не против, о чем уже давно уведомил посла.
Все были «не против», но ровным счетом ничего не делали и даже не соизволили через своих комиссаров спросить мнение самой «бывшей Императрицы»: согласна ли она с этим предложением. Прошло еще немного времени, и поздней осенью 1917 года трусливые «министры-демократы» и само Временное правительство исчезли без следа. На роль хозяев России выдвинулись коммунисты-ленинцы, уже вообще, даже теоретически, не признававшие никаких моральных принципов.
Посол Скавениус, по-человечески глубоко симпатизировавший Марии Федоровне, все время держал в фокусе внимания ее положение в Крыму, получая оттуда информацию по неофициальным каналам. С 1918 года положение там складывалось с каждым днем все более и более тяжелое. Революционные банды чинили зверства в Ялте, Севастополе и других местах, грабя и убивая без разбора всех «бывших». Поступали страшные сообщения, что только количество убитых офицеров исчислялось тысячами.
В середине марта 1918 года посол отправил в Копенгаген тревожную телеграмму: «Полагаю своим долгом сообщить, что жизнь Вдовствующей Императрицы все более и более под угрозой. Вдовствующая Императрица, две ее дочери и зять пребывают в ужасающей обстановке, полностью брошены на произвол облепивших их матросских банд». Послу требовались руководящие указания, но в Копенгагене не спешили, ждали «прояснения политической обстановки», которая все никак «до конца не прояснялась».
Сообщение посла походило на крик отчаяния, и надо было принимать какое-то решение. Через несколько дней после получения депеши от Скавениуса король Христиан X обратился с личным посланием к кайзеру Вильгельму И. К тому моменту был уже заключен в Брест-Литовске «мирный договор» между «Советской Россией» и Германским правительством, договор, являвшийся фактически актом капитуляции России.