Мария Магдалина (др. перевод)

Даниловский Густав

Христос долго смотрел на великолепное здание и промолвил, немного сумрачно, вполголоса, как будто про себя:

– Я разрушу этот храм…

– Но когда? – хмуро спросил Иуда.

– Вскоре, и немного пройдет дней, и я выстрою новый, во сто крат больший…

– Чтобы в нем царствовать?

– Да, чтобы в нем царствовать.

Иуда, понимая все это совершенно реально, схватил Иисуса за полы плаща и стал говорить с жаром:

– И тогда я буду рядом с тобой, как нынче, стоя рядом, в то время как те разбежались, предавая тебя…

Иисус вздрогнул,

посмотрел ему в глаза и, поняв вдруг, о чем он думает, ответил строго:

– Убежали, и не раз, может быть, отрекутся страха ради душевного. Но ты смотри, чтобы из алчности духа своего действительно не предал меня…

– Ты всех должен подозревать, если ты так думаешь, – ответил обидчиво Иуда.

Иисус же, услышав позади себя шорох, обернулся и, увидев стройную женскую фигуру, проговорил:

– Ошибаешься, ибо вот хотя бы на сердце этой женщины я полагаюсь, что никогда меня не оставит…

Иуда обернулся и узнал Марию.

Она давно следила за ними и переживала в душе что-то неизъяснимо глубокое. В буром плаще, рослый и плечистый Иуда и стройный, одетый в белое Иисус казались ей как бы воплощением двух начал ее собственной природы. Она видела первого любовника своей воспламененной пожаром страсти крови – и первую девственную любовь души…

И ей казалось, будто куда-то в бесконечную даль отлетает всякая плотская радость ее прежней жизни и проникает в нее что-то тонкое, что-то необычайно трудное, окутывает все ее существо, точно облаком, сотканным из паутинной, но неразрываемо-крепкой пряжи, принимая в вечное обладание недавно свободную, беззаботную, а нынче потрясенную до глубины, испуганную душу.

– Иуда! – толкнуло ее еще раз в прежнюю сторону и сразу вдруг отбросило.

– Христе! – рванулась она и припала к рукам Иисуса. – Ученики твои уже были и, не заставши, пошли все искать тебя. Я дрожала за тебя, но вот ты… И я счастлива, что я первая увидела тебя; позволь мне созвать их. – И из уст ее полилась звучная, мелодичная трель, точно жемчуг, брошенный в воздух.

Ее повторило далекое эхо, и вскоре послышались аукания, среди которых выделялся громкий голос Иоанна и высокий дискант Марфы.

Вдали замаячили тени, заблестели факелы, собрались все, и вся братия, с Иисусом и Марией посредине, направилась в дом Лазаря.

Во время ужина ученики смущенно и с видимым раскаянием смотрели на учителя, но он как будто забыл обо всем. Тихой кротостью сияло лицо его, из глаз струился мягкий, спокойный, лучистый свет.

Он расспрашивал о здоровье Лазаря, расхваливал вкусные лепешки, испеченные Марфой, а встречаясь с мечтательными, лучистыми глазами Марии, приветливо улыбался, и от этой улыбки в голове ее возникало смятение и, как воск, таяло чуть живое сердце.

В этом уютном уголке, окруженный любовью благочестивой семьи, учитель и апостолы находили отдых от городского шума, суеты и зноя и от душевных волнении.

Но и сюда вскоре прокралась тревога.

Однажды поздно вечером, уже после ужина, когда все разошлись на покой, Дебора сообщила Марии, что какой-то человек,

по-видимому, из знатных, хочет непременно ее видеть, и хотя она уверяла его, что госпожа ее никого не принимает, – он не уходит и ждет за воротами.

Мария, забеспокоившись, вышла. Из тени кипарисов вышел закутанный в плащ статный мужчина. Это был Никодим. Узнав его, Мария отпрянула, и хотела было скрыться за воротами, но Никодим насильно удержал ее и таинственно проговорил:

– Если, как говорят, ты действительно любишь рабби, то заклинаю тебя воспоминаниями о ночах, проведенных нами вместе, своим саном князя Иудеи, вызови учителя, чтоб я мог поговорить с ним с глазу на глаз.

– Учитель уже спит, – ответила она, не зная, что ей делать.

– Разбуди его. Дело, с которым я являюсь, очень важно и не терпит отлагательства.

И видя, что Мария колеблется и смотрит на него недоверчиво, он проговорил с достоинством:

– Мария, ты, может быть, не знаешь, как я заступался за тебя, когда в Совете зашла речь о том, что ты должна быть побита камнями, как теперь я один против всех защищаю в Синедрионе учителя, который спас тебя. Ты знаешь меня и знаешь, что я не лгу.

– Что говоришь ты? – прошептала в испуге Мария. – Подожди здесь, – проговорила она взволнованным голосом и побежала по направлению к горнице, где спал Иисус.

Дверь была приоткрыта… Догорающим огоньком вспыхивала лампада, в углу виднелись очертания скрытого в тени ложа. Она остановилась на пороге, и вдруг все в ней закружилось, ей стало страшно и странно, что она должна войти – поздно ночью и одна – к нему. Сердце ее стало порывисто биться, а в груди затрепетало скорбное, мучительное и в то же время сладостное волнение. С лицом, то слегка загорающимся, то смертельно бледнеющим, она подошла осторожно, на цыпочках и наклонилась с замершим сердцем и застывшим дыханием, без сил.

В тусклом свете белело только спящее прекрасное лицо, о чем-то необычном грезила выступающая изпромеж волнистых кудрей голова.

Недвижимая, точно очарованная, она вглядывалась широко открытыми глазами в божественные черты его лица. В душе исчезало мало-помалу и поручение Никодима, и память обо всем мире – все, все, даже сознание собственного существования.

Совсем без сил, точно мертвая, она медленно опускалась и вдруг с шумом упала на колени, безжизненной головой на его грудь.

Он вскочил…

– Мария! – вскрикнул он не своим голосом, поднял ее за руки и привел в чувство.

Когда она открыла затуманенные глаза, она увидела его глубокий, удивительный, грустный взгляд и услышала произнесенный изменившимся голосом, несколько суровый вопрос:

– Зачем ты вошла сюда?

– Не за тем, господи, что случилось со мной, – простонала она с отчаянием. – Не за тем, не за тем… Никодим, – захлебывалась она слезами, – Никодим ждет тебя.

– Никодим?

– Никодим, член Синедриона, – умоляюще сквозь слезы говорила она, – он велел разбудить тебя. Ему нужно говорить с тобою сейчас, немедленно. – И она громко разрыдалась.