Мария Магдалина (др. перевод)
Шрифт:
Иисус молчал и, наконец, проговорил ласково:
– Не плачь и владей собой, как я владею… Где же этот Никодим? – спросил он после минутного молчания.
– За воротами.
– Приветствует тебя, рабби, – увидев Иисуса, заговорил Никодим, – член Синедриона, почетный член Совета и…
– Я знаю, кто ты, – перебил его Иисус, – говори, что тебе нужно.
– Прежде всего, узнать, кто ты такой.
– Ты – учитель во Израиле, слушаешь меня и еще не знаешь? – промолвил в ответ Иисус.
– Я верю, что ты муж праведный,
– Я не пришел судить, а спасти мир!
– Однако о царстве своем говоришь ты, призываешь участвовать в нем, как же войти в это царство?
– Тот войдет в него, кто вновь родится… – поднял кверху руку Христос.
– Учитель, подумай, что говоришь ты, – с жаром перебил его Никодим. – Разве может кто-нибудь вторично войти в утробу матери?
– Из духа должны вы вновь возродиться, из духа, – повторил Иисус. – Часто вижу тебя, как ты меня слушаешь, но не слышишь; как ты на меня смотришь, но не видишь – слепой пришел ты, чтоб вопрошать меня, а может быть, искушать.
– Я пришел только предостеречь тебя, – с пафосом проговорил Никодим, – тебя хотят словить, предать суду, как преступившего закон, как соблазнителя народа, а там никто, наверно, кроме меня одного, не будет заступаться за тебя… Ты знаешь, чем это грозит?
– Знаю, – послышался спокойный ответ.
– А если знаешь, уйди из этого города, чтоб не погибнуть, как многие… Они ненавидят тебя.
– А ты?
– Мне жаль тебя, ты молод и красив, а кроме того, – прибавил он, – старый закон уже давно подорван в моей душе. К твоему новому учению льнет она, когда я тебя слушаю, но оно рушится, когда я размышляю над ним, потому что я знаю, что воскресения нет и конец всем один – темная могила…
– Мне тебя во сто крат больше жаль, – посмотрел на него с глубоким состраданием Иисус, – ты словно утопающий и отталкиваешь спасение, какое я тебе несу.
– Может быть, я и хотел бы, но что же, когда я не могу, – усмехнулся немного искусственно Никодим. – Прими пока мое предостережение и не говори никому, что я здесь был, а то меня заклюют. – Он закутался в плащ. – Прощай, – сказал он и скрылся во тьме.
На следующий день Иисус не проповедовал; он был только в храме и смотрел, как народ опускает деньги в храмовую кружку. И видя, как богатые хвастают богатством жертв своих, когда убогая вдова робко положила две мелких деньги, он заметил вслух:
– Эта женщина опустила больше, чем вы все; вы дали то, что у вас было лишнее, а эта, в бедности своей, пожертвовала все свое пропитание.
А потом, обращаясь к народу, стал убеждать, чтоб не творили милостыни перед людьми для того, чтоб их видели, а втайне; чтобы левая рука не знала, что дает правая. И еще советовал им, чтоб не молились на виду у всех, а в одиночестве, закрыв двери своей горницы и не долго, но искренне, и,
Выйдя из храма, он отделился от учеников и, вышедши за город, долго размышлял в одиночестве.
К ужину он вернулся в Вифанию, а когда ужин кончился, молвил неожиданно:
– Приготовьтесь, завтра чуть свет отправимся в Галилею.
– В Галилею! – весело вскочили из-за стола ученики, очень уж стосковавшиеся по этой спокойной, плодородной стране, где их окружала всеобщая любовь и расположение, где остались их родные хижины, рыбачьи челны и сети, детство и юность, где они знали каждый ручей, каждую пещеру, каждый перевал в горах.
Один только Иуда не разделял общей радости; нахмуренный, он остался у стола и, испытующе посмотрев в лицо учителю, промолвил с плохо скрытым раздражением:
– Так, значит, ты отступаешь?
– Я ухожу только, – спокойно ответил Иисус, – чтоб вернуться. Мы не пойдем через Перею, как делают ревнители, чтоб обходить страну самарян, а умышленно через Самарию, чтоб показать, что и ее житель – брат нам.
Он встал и долго душевно беседовал с Марфой, Лазарем и Симоном, благодаря их за гостеприимство.
Перед рассветом, когда все собрались, к кучке отходящих с узелком в руке, в простом, странническом наряде робко присоединилась Мария. Слезы подступали к глазам ее, и сердце сжималось при мысли, что учитель, наверно, прикажет ей остаться.
Но Иисус, окинув ее приветливым взглядом, улыбнулся и проговорил шутливо:
– Мария, в этих сандалиях ты не уйдешь далеко – изранишь только свои белые ноги, сбегай и возьми попроще, а мы здесь подождем, если ты думаешь идти с нами.
Мария слетала, как птичка, в горницу и лихорадочно стала искать. Наконец, нашла другие, более прочные, но тоже довольно нарядные сандалии, богато вызолоченные, с серебряными пряжками. Нечего было, однако, делать, она надела их и привязала ремешками и, чтоб скрыть их нарядность, старалась как можно чаще семенить ногами, но напрасно: в зареве восходящего солнца на фоне белой тропинки все мелькали ее маленькие ступни, точно два ярких огонька.
Иисус же, видя, как это ее смущает, промолвил весело:
– Не огорчайся, Мария, когда войдешь на луга, сможешь снять их и босиком побежишь по росе.
Услыхав про родные, любимые луга, ученики грянули радостно хором, от всего сердца:
– Э-гей, по утренней, по росе – гей!
Глава восьмая
Далеко позади них, заслоненный цепями гор Самарии, остался грозный Иерусалим и каменистые тропинки угрюмой Иудеи. Когда же они миновали город Фирсу, на них пахнул свежий ветер из нижней Галилеи, простирающейся от Тивериады почти до самого моря, до Хабудона, от широких долин Эскалотских до Вирсавии. Они переждали, пока спадет зной в Гебо и тронулись под вечер.