Марс выбирает смерть
Шрифт:
— Все это благородные стремления, — неуверенно кивнул шоумен. — Но стоят ли они жизни миллионов?
— Хотите вы этого или нет, миллионы все равно погибнут. Вопрос только — какие.
Оставив в покое спинку стула, мужчина разогнулся и повернул голову. На этот раз он взглянул не на город, а внутрь мастерской. Туда, где утратившие под натиском темноты свою яркость платья соревновались в молчаливости с миниатюрными катушками ниток. Казалось, внезапно открывшаяся истина была известна даже им.
— Потому что революция неизбежна, — выдохнул Дин-Сой.
—
— Но... тогда получается, что столкнутся три силы, — словно прочитал мысли проповедника шоумен.
— Когда в истории еще такое бывало? — с какой-то возбужденной радостью произнес Амитас, — Мы на пороге грандиозных исторических событий.
Сорвавшись с места, Дин-Сой присел на стул так же стремительно, как и встал. Только, прежде чем окончательно опуститься на гладкую поверхность мебели, он ненадолго завис в воздухе. Будто в этот самый момент обдумывал то, что хотел сказать. На секунду прищурив глаза, он пристально посмотрел на своего собеседника. В этот вечер шоумен вел себя совсем не так, как привык.
— Если и вам, и храмовникам так ненавистна Азари, то объединение сил бы многое решило, — осторожно произнес Шоумен и замолк в вопросительном ожидании.
— И потом делить власть с этими безмозглыми фанатиками? — будто оскалился Амитас, — Нет. У нас разные стремления.
— Я и сам не в восторге от таких мыслей, — посерьезнел шоумен, — но Азари очень сильна. Этот союз многое бы решил.
Тлевшие до сих пор красные угольки глаз Амитаса внезапно вспыхнули. Недолгое упорство шоумена в неприятном вопросе вызвало невольное содрогание всего иссохшего, немощного тела. Тщетно пытаясь подавить гневные позывы, проповедник сжал острые костяшки пальцев в костлявые кулаки.
— И что потом? — спросил он, не разжимая стиснутых зубов, — Вы спрашивали себя, какова будет реальность при их власти?
— Если честно, я об этом не задумывался, — ответил Дин-Сой, — слишком многое еще нужно преодолеть...
— А я вам скажу, — затрясся полулысый череп Амитаса, — Они сотрут с лица планеты все, чего мы добились таким тяжким трудом. Я добился... Пропадут Арены. Никаких имплантов, никакого выбора, никаких стремлений к физическому совершенству! Останутся только убогие догматы.
— Хотите сказать, что я больше не смогу вести свои шоу?
— Если бы это было большим злом... — загадочно ответил Амитас и сокрушенно опустил голову.
Взгляд непонимания сосредоточился на расстроенном проповеднике. На иссохшую кожу рук упали две небольшие слезинки. Великий Идущий плакал. Испытывая острое желание утешить гостя, Дин-Сой хотел было положить ладонь на его плечо, но не успел. Переняв инициативу, Амитас медленно протянул свои костлявые пальцы. Мягко взяв руку Дин-Соя, он легонько ее сжал. Опешив, шоумен вздрогнул. Последнее, чего он мог ожидать от голограммы — осязаемость.
— Крестоносцы — узники
Положив вторую руку поверх бархатной ладони шоумена, Амитас глубоко вздохнул. И начал говорить. Сокрушенно, медленно, будто пытался просверлить душу звуком своего голоса. Его спокойный, вкрадчивый тон впивался в мозг. Замерев в одном положении, Дин-Сой превратился в одно большое внимающее существо. Мышцы его сильно напряглись.
— Люди будут тонуть в узких рамках однообразной любви, — медленно, размеренно произнес Амитас, — Спросите себя, есть ли вам место в их мире?
— Что вы имеете ввиду?
— Хоть вы и не афишируете свои взгляды, мы прекрасно знаем ваши предпочтения. И они знают.
— Единственное мое предпочтение — это искусство.
— Оставьте это, господин Дин-Сой. Передо мной незачем скрывать порывы обнаженного сердца. Я — гимн свободы.
— Я и не пытаюсь, — обессиленно ответил шоумен. — Просто это для меня все... слишком...
— Личное.
— Да.
— Тогда представьте, что нам с вами придется томиться в огне собственных порывов... Тех, что дала нам сама природа... — спокойная вкрадчивость Амитаса тут же куда-то улетучилась. — Они уничтожат все!
Выпустив руку мужчины, Амитас лихорадочно задрожал. Тщетно пытаясь привстать с места, сухощавый, истощенный мужчина плюхнулся обратно в невидимое кресло. Внутри него закипала клокочущая ярость. Явившись буквально из ниоткуда, она начала стремительно разрастаться. Внутреннее смятение требовало выхода наружу, в ином случае угрожая расколоть сухое, немощное тело.
— Храмовники — это недалекие, узколобые мужланы. Прикрываются завесой добродетели, а сами творят ужасные вещи! Лицемеры! Руки их по локти в крови! Их черствые лапы привыкли держать только мечи. Острые клинки — вот продолжение их сердца, — распалялся Амитас, дрожащей рукой хватаясь за мешковину на груди, — Могут ли они чувствовать так же глубоко, как вы? Могут ли они познать красоту этого мира так же, как вы? Позволять себе проявлять нежность и быть слабым, когда того требует душа? Сострадать? Любить? Нет! Они не прощают никаких слабостей ни себе, ни другим. Их тела так же выкованы из стали, как и их сердца. Эти люди плавились под натиском жестокого огня. Белого, беспощадного Пламени! Спросите себя, разве это наше будущее?!
Обмякнув, Амитас в бессилии распластался по невидимому креслу. Откинул голову и тяжело задышал. Полупрозрачная линия под ним слегка прогнулась. Еле вспыхнув мельчайшими огоньками, она практически потухла. Ушло слишком много физических сил, чтобы пропустить через себя поток праведного гнева. Не предпринимая какие-либо иные потуги, проповедник отдыхал, созерцая потолок невидящим взглядом.
Горячая, красная кровь прилила к бледному лицу Дин-Соя. Шепот сбивчивого дыхания пронзил наступившую внезапно тишину.