Марш 30-го года
Шрифт:
– Уф... Уф...
– Да или спать, вот придумал человек занятие - пожара ожидать.
В дверях стоит с винтовкой дневальный, которому веселее с нами, чем в одиночестве скучать у денежного ящика. Дневальный улыбается:
– Пожар никогда не бывает по заказу. Вы ждете пожара, а он загорится в другое время, когда спать будете...
– Почему ты думаешь, что он обязательно загорится?
– спрашивает Соломон Борисович.
– А как же? Это и не я один думаю, а все пацаны так говорят...
– Что говорят?
–
Дневальный решил, что довольно для него развлечений, и побрел к своему посту. Соломон Борисович кивает в его сторону:
– Пацаны говорят! Они все знают!.. Загорится стадион, пропало все дело: будет гореть, а мы будем смотреть, это правильно сказал Декин. Все ж дерево, сухое дерево, сколько там дуба, сколько там лесу, ай-ай-ай, пока пожарная приедет...
В первом часу я отправляюсь домой. Бредет рядом со мной и Соломон Борисович и просит:
– Зайди в стадион, скажи этим истопникам, чтобы были осторожнее, они тебя больше боятся... зайди, скажи...
Однажды рано утром, только что взошло солнце, наш одноглазый сторож Юхин поднял крик:
– Пожар!
Прибежали кто поближе, никакого пожара нет, солнце размалево окна стадиона в такой пожарный стиль. Посмеялись над Юхиным, но в квартире Соломона Борисовича обошлось не так просто: услышал Соломон Борисович о пожаре - и в обморок, даже Колька бегал приводить его в чувство. Дня три ходил после этого Соломон Борисович с палочкой и говорил всем:
– Если загорится, я погиб - сердце мое не выдержит, так и доктор сказал: в случае пожара у вас будут чреватые последствия.
И вот настал момент: только что проиграли спать, кто-то влетел в вестибюль и заорал как резаный:
– В стадионе пожар! Пожар в стадионе!..
Захлопали двери, пронеслись по коммуне сквозняки, залился трубач тревожным сигналом, сначала оглушительно громко здесь, в коридоре, потом далеко в спальнях. Как лавина слетели коммунары по лестницам, дробь каблуков, крик и какие-то приказы вырвались в распахнувшуюся настежь парадную дверь - снова тихо в коммуне. Соломон Борисович тяжело опустил голову на бочок дивана и застонал.
Я поспешил в стадион. Подбегаю к его темной массе, а навстречу мне галдящая веселая толпа коммунаров.
– Потушили!
– размахивает пустым огнетушителем Землянский.
Он хохочет раскатисто и аппетитно:
– Как налетели, только шипит, как не было!
– Что горело?
– Струдки возле печки. Это раззява Степанов в кочегарку пошел "воды попить", у них в стадионе и воды нет...
Говорливый торжествующий толпой ввалились мы в кабинет. Соломон Борисович изнемог на диване. Он с большим напряжением усаживается и стонущим голосом спрашивает:
– Потушили? Какие это замечательные люди - коммунары... Стружки, говорите? Большой огонь?
– Да нет, только начиналось,
– А куда теперь эти банки девать?
– показывает он на разряженные огнетушители, выстроившиеся в шеренгу в кабинете.
Соломон Борисович поднимается с дивана.
– Сколько вы разрядили?
Он начинает пальцем считать.
– Да кто их знает, штук двенадцать...
– Двенадцать штук? Двенадцать штук? Нет, в самом деле?
– вертится сердитый Соломон Борисович во все стороны. Он протягивает ко мне обе руки:
– Это же безобразие, разве это куда-нибудь годится! Это же... Двенадцать на такой маленький пожар. Ты им скажи, разве можно так делать? Где я могу набрать столько огнетушителей, разве это дешевая вещь?
Коммунары притихли и виновато поглядывают на шеренгу огнетушителей.
– Нет, в самом деле...
– даже раскраснелся Соломон Борисович.
Я серьезно говорю коммунарам:
– Слышите? Больше одного огнетушителя в случае пожара не тратить.
Коммунары хохочут:
– Есть! Соломон Борисович, пропал ваш стадион... Сегодня разве потушили бы одним?..
– Как ты сказал! Как ты сказал!
– пораженный, обращается ко мне Соломон Борисович.
– Я исполнил твою просьбу...
– Разве я говорил - один? Я же не сказал один. Надо с расчетом делать...
После этого Соломон Борисович стал бояться всякого крика, всякого бега по коммуне. Только с приходом весны он несколько успокоился и стал смотреть веселее на мир.
Принимал Соломон Борисович разные противопожарные меры. Ему сказали:
– Полагается в цехе держать бочки с водой и швабры при них.
Соломон Борисович выпросил у заведующего хозяйством несколько старых бочек и действительно налил их водой. Это ничего не стоило. Но швабры оказались дорогой вещью, и Соломон Борисович втихомолку заменил их палками, на концы которых были привязаны пучки рогожи. Когда приехал пожарный инспектор, Соломон Борисович с гордостью повел его к кадушкам, но здесь он был незаслуженно посрамлен.
– И швабры есть, как же, - говорит он пожарному инспектору.
Он с гордым видом вынимает палку из бочки и видит, что на конце ее нет ничего, торчат одни хвостики рогожные.
Когда унхал пожарный инспектор, Соломон Борисович произвел расследование, и оказалось: бабы-мазальницы, которым поручил Соломон Борисович что-то выбелить в системе своих цехов, отрезали рогожные пучки от пожарных приспособлений и обратили их в щетки.
– Разве это люди?
– сказал Соломон Борисович.
– Это звери, это некультурные звери.
Много страдал Соломон Борисович от пожарной безопасности, и, наверное, его сердце не выдержало бы всех волнений, если бы не коммунары. Коммунары не позволяли Соломону Борисовичу сосредоточиваться# 3 6 . . . . . . . .