Марш 30-го года
Шрифт:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
– Вы посмотрите, что утром делается! Не успели окончить завтрак, а некоторые даже и не завтракают, а бегом в литейную. Каждый захватывает себе масленки и ударники, а кто придет позже, тому уже ничего не остается, жди утренней отливки, пока она остынет.
– Соломону Борисовичу жалко истратить тысячу рублей на новые опоки, а сколько он тратит на доставку глины
Соломон Борисович обещал, оправдывался, снова обещал, придумывал разные причины, говорил, что нет железа, что опоки будут тяжелые, что коммунары их не поднимут#37.
– Поднимем, вы сделайте...
На одном собрании он, наконец, взмолился?
– Что вы мне покоя не даете с этой глиной? Что, я сам не понимаю, что ли? Опоки будут скоро сделаны.
– Когда? Срок?
– шумят в зале.
Через две недели...
Редбко с места:
– Значит, будут сделаны к первому февраля?
– Я говорю, через две недели, значит - к двадцать пятому января.
– Значит, к первому февраля будут обязательно?
– Да, к двадцать пятому января обязательно, - гордо и неприязненно говорит Соломон Борисович.
Он становится в позу, протягивает руку вперед и торжественно
произносит:
– К двадцать пятому января - ручаюсь моим словом.
В зале припадок смеха. Хохочет даже председатель.
Соломон Борисович краснеет, надувается, плюется, размахивает руками. Он уже на середине зала:
– Вы меня оскорбляете. Вы имеет право оскорблять меня, старика? Вы? Мальчишки?
Хохот стихает, но вежливый румяный и веселый Клюшнев говорит негромко:
– Никто вас не хочет оскорблять. Но я перед всем собранием утверждаю: вы говорите, что новые опоки будут готовы к двадцать пятому января, а я утверждаю, что они не будут готовы и к двадцать пятому февраля.
В собрании тишина внимания: что ответит Соломон Борисович? Но он молча поворачивается и уходит. Все смущены. Кто-то говорит Клюшневу:
– Ты все-таки чересчур. Разве так можно с человеком? Он ручается словом.
Клюшнев спокойно:
– И я ручаюсь словом. Если я окажусь неправ, выгоните меня из коммуны.
В первых числах февраля на мой стол оперля локтями Синенький, поставил щеки на собственные кулачки, долго молча наблюдает, чем я занимаюсь, и, наконец, осторожно пищит:
– Сегодня ж шестое февраля?
– Да, шестое.
– А новых опок еще не сделали...
Я улыбаюсь и смотрю на него.
– Не сделали.
– Значит, Клюшнев Вася правильно говорил...
– Выходит, так.
Синенький срывается с места и вылетает. Только в дверях он оборачивается и делает мне глазки:
– А Соломон Борисович, значит, не сдержал слова...
Но Синенький произвел эту
– Ваше желание, коммунары, выполнено: сегодня готовы новые опоки, и мы переходим на формовку в песке...
Коммунары шумно аплодируют Соломону Борисовичу Я ищу в зале Клюшнева. Он прячется от меня и за чьей-то головой и хохочет, хохочет. Перед ним стоит Синенький и быстро бьет ладонью о ладонь, широко отставив пальцы. Смотрю - и многие коммунары заливаются, но так, чтобы не видел Соломон Борисович.
А Соломон Борисович высоко поднял руку и говорил звонко:
– Видите, что нужно и что можно сделать для производства, я всегда сделаю.
В зале взрыв аплодисментов и уже откровенный взрыв смеха. Смеется и Соломон Борисович.
13. НА ДОРОГЕ
Несмотря на холод в цехах, плохой материал и полное изнеможение станков, без всякого сомнения заканчивающих свою жизнь, коммунары подходили к концу первого квартала без больших поражений.
Тридцать первого марта мы просидели до 12 часов ночи в общем собрании дела были серьезные.
Промфинплан первого квартала был выполнен:
арматурным цехом 86%
деревообделочным 108%
швейным 130%
коммуной в среднем 102%
Всего выпущено продукции по себстоимости на сумму 174000 рублей.
Напали на металлистов:
– Так мы и говорили, что вы подкачаете... Вот у нас прорыв, где еще 14% плана гуляют? А ведь у вас собрались самые квалифицированные коммунары.
Металлисты были очень смущены. В особенности был огорчлен четвертый отряд, в котором были и Юдин, и Клюшнев, и Грунский, и Скребнев, и Козырь. По выполнению своих отрядных норм отряд шел впереди всех отрядов коммуны, уступая только одиннадцатому отряду девочек (после закрытия никелировочного цеха у на была произведена реорганизация отрядов, и девочки получили номера десятый и одиннадцатый). Но другие отряды токарей далеко отстали от четвертого, а особенно отставали литейщики. За литейщиков и взялось общее собрание.
– Два месяца держались за киевскую глину, выпускали больше брака, чем дельного литья.
– Зайдешь к ним в цех - не литейная, а аптека; это не трогай, а на это
нельзя смотреть, а этоосекрет какой-то, а на самом деле саботажники. А командиры-литейщики? Хоть один бы рапорт за квартал?
– Чего, хоть один рапорт?
– вскакивает задетый за живое командир девятого.
– Мало было рапортов?
– А за мастером вы смотрели? Вы, вот, посадили токарей на "декохт"... Что мы не знаем, как они гонялись за масленками? Каждое уктро у них в очереди стоят. Как это годится такое?..