Марсианка
Шрифт:
Прощаясь, она спросила:
– Завтра придешь?
– Не знаю… – ответил Олег.
– Почему?
– Мне надо подумать.
– О чем? – удивилась она.
– О том, что произошло.
– Что же здесь думать? Разве я тебе не нравлюсь?
– Все как-то неожиданно.
– Ах, вот ты о чем. Ты, оказывается, с предрассудками. Терпеть не могу все эти ахи да вздохи, прогулки при луне, а кончается все равно одним. Зачем терять время на чепуху?
– Ты говоришь пошлости.
– Другой
У Глебыча выпала из рук логарифмическая линейка. Олег вздрогнул и заметил, что нарисовал на чертеже возле третьей проекции женскую головку. Он покраснел, оглянулся и быстро стер рисунок. Нет, все было не так, если вспомнить с интонациями и не лгать, не рисоваться перед самим собой.
– Завтра придешь? – спросила она, скорее для того, чтобы что-нибудь спросить. Она была уверена, что он придет.
– Не знаю, – ответил Олег. Он рисовался, набивал себе цену.
– Почему? – спросила Ида лениво, без интереса.
– Мне надо подумать, – эта фраза прозвучала напыщенно, театрально.
– Что же здесь думать? Разве я тебе не нравлюсь?
Нет, она сказала не так.
– Пожалуйста, можешь не приходить, если я тебе не нравлюсь. – Она была немного обижена.
Синеоков, у которого, по общему мнению, были самые точные на заводе часы (привез отец из Швейцарии), возвестил:
– Братцы, обед!
Конструкторы задвигались, зашумели. Олег пошел вслед за всеми в столовую. Стоя в очереди, он продолжал вспоминать.
…Когда она смотрела на закат, у нее было вдохновенное лицо.
– Вот единственное, что не обманет, – закат, – сказала она печально.
– Ты любишь природу?
Ида посмотрела на него с презрением.
– Не терплю, когда в такие минуты мне говорят банальности.
Олег глотнул из горлышка бутылки вина и стал молча жевать батон. На их ноги накатывались прохладные серебристые волны полыни. Со стуком, грохотом проносились поезда. Ида поднялась, расправила юбку.
– Мне завтра рано вставать, – сказала она. – Я и так потеряла день. – Лицо ее было тупым, грубым, плебейским.
Олег шел сзади и с ненавистью смотрел в узкую спину, на широкую покачивающуюся юбку. «Потеряла день!» Он для нее пел, дурачился, рассказывал в лицах про голубую девушку, водил купаться в родник, стоял целых полчаса отвернувшись, пока она там топталась, словно корова, а потом ему пришлось лезть в жидкую грязь. И за все это обозвала его дураком (ясное дело: банальный – значит дурак) и заявила, что потеряла день. Это он потерял день. Мать все глаза высмотрела, ожидая своего сыночка, а он протаскался с первой встречной дурой все воскресенье.
Олег разжигал себя все больше и больше. Он промолчал до самой станции,
– Ну что ж, до скорой встречи на Марсе.
Она задержала его ладонь.
– А ты интересный. Ты мне еще в автобусе понравился. Особенно глаза. Честные, как у теленка. Ха-ха-ха! Нет, серьезно. Хочешь, я покажу тебе свои альбомы?
– Но ваши уже спят…
– А мы в окно…
– Неудобно…
– Неудобно на голове ходить.
– Кто твои родители?
– Полковники. Ужасно отсталые люди. Если нас застанут вдвоем, из ружья стрельба будет. Но мы не будем зажигать света. Полезем?
– Нет, мне пора домой.
– Струсил? Эх ты, теленок!
Он дошел до остановки, дождался автобуса, а потом вернулся и постучал в Идино окно…
– Ты последний?
– Да…
В затылок шумно задышал Ивлев. Он, как всегда, успел в буфете выпить кружку пива и теперь стоит, обливаясь потом, полный, добродушный.
– Гусев, ты знаешь, что сегодня комсомольское собрание? – Ивлев запыхтел над самым ухом, приятно дыша пивом.
– Не знаю…
– Ну так вот, я тебя предупредил, явка строго обязательна. Будем обсуждать план работы.
– Я не могу сегодня…
– Никаких «не могу».
– Серьезно. По семейным обстоятельствам.
– Вечно ты, Гусев, находишь то, се. – Ивлев вздохнул. – И на дежурства не ходишь. Ты ведь дружинник?
– Какой я дружинник…
– Ну, ну. Избрали, значит, молчи. Чего они, умерли там? Тетя Маша, шевелись, миленькая, а то умру, то, се.
Очередь засмеялась. Начали острить.
– Ты, Ивлев, как верблюд, месяц прожить можешь за счет собственных отложений.
– У него в одном горбу пиво, а в другом – каша перловая.
– Га-га-га! – смеялся громче всех Ивлев, тесня Олега своим большим горячим телом.
Вот у кого здоровая, счастливая жизнь, думал Гусев, замечательная квартира в центре города, красивая жена и бутуз – уменьшенная копия своего папаши. В КБ все любят Ивлева за веселый, общительный характер, добродушие и отсутствие зазнайства, хотя он отличный конструктор, секретарь комсомольской организации заводоуправления и чемпион города по шашкам.
– Ивлев, – сказал Олег, – ответь на один щекотливый вопрос: ты знал женщин, кроме своей жены?
– Еще бы! – загрохотал Ивлев над самым ухом. – Сотни! Тысячи! Я был знаменитый донжуан.
– Я серьезно, – сказал Олег.
– И я серьезно! Ха-ха-ха!
– Видишь, Ивлев. Мне это очень важно знать… Встречал ли ты, понимаешь… таких девушек… легкого поведения.
– Еще бы!
– Нет, правда…
– Правда.
– Ну, скажи, Ивлев… я очень прошу тебя.
Секретарь перестал смеяться.