Мартин-Плейс
Шрифт:
Последний мужчина, еще остававшийся в лавке, был обслужен, и Дэнни вновь попытался перехватить взгляд Митфорда.
— Прошел бы ты к прилавку, паренек, — посоветовала женщина, направлявшаяся к двери, — не то проторчишь тут до ночи. Чего гордиться-то?
И когда толпа раздалась в следующий раз, Дэнни рванулся вперед, толкнув покупательницу, которая властно указывала на банки с конфитюром. Она смерила его свирепым взглядом.
— Не толкайся, нахал желторотый!
Дэнни положил рюкзак на прилавок, но женщина тут же отодвинула его локтем. Дэнни подхватил рюкзак и увидел, что Митфорд посматривает
— Ну-с, сынок, чего тебе?
Дэнни глядел на бледную остренькую физиономию, на подергивающееся веко, на туго затянутый узел галстука с золоченой подковой. Он часто видел его у дверей спортклуба Джека Салливена — небрежная сигарета в искривленных губах, нахальное высокомерие в каждом движении. А сейчас его пальцы нетерпеливо барабанили по прилавку.
— Где твоя записка, сынок?
Дэнни замер, стиснув в кармане записку. Презрительная снисходительность в самодовольном голосе, то же оскорбительное нежелание признать его взрослым, как и дома, как и в «Национальном страховании», оказались последней каплей — после встречи с Изер он и так уже был на грани. Ни слова не говоря, он сдернул рюкзак с прилавка и вышел на улицу.
По пути домой он пытался отделить логическое объяснение своего поступка от эмоций, которые жгли его, как зубная боль. Он понимал, что бросил вызов родителям, и поэтому, войдя в гостиную, мог сказать только:
— Я ничего не купил. Мне очень неприятно, но ходить в лавку я больше не могу.
Его отец опустил газету и посмотрел на него поверх очков, а мать спросила резко:
— Не можешь или не хочешь?
— Не хочу.
— Почему не хочешь?
— Мне не нравятся все эти женщины, — сказал он с отчаянием.
— Попросту тебя не сразу обслужили, а ждать тебе было лень.
— Ладно, пусть лень, если тебе так хочется!
Деннис швырнул газету на пол.
— Заткнись! — рявкнул он. — Хватит скандалить из-за этих паршивых покупок!
— Хорошо, — ответил Дэнни, заставляя себя говорить спокойно. — А ты, будь добр, перестань кричать.
Широкая ладонь с силой опустилась на его скулу, и он отлетел к столу. Щеку словно обожгло каленым железом. Он увидел отца: открытый рот, повисшие на одной дужке очки, — и внутри у него все оборвалось, ненависть растворилась в ощущении непоправимой трагедии и в жалости, для которой не было слов. Он повернулся и ушел наверх к себе.
Деннис сгорбился в своем кресле и посмотрел на жену.
— Зря это я.
Игла Марты все так же быстро и точно впивалась в носок.
— Тебе не следовало бы бить его.
— Я же уже сказал, что я это зря, так ведь?
— Да.
— Я сам буду ходить за этими чертовыми покупками, если ты из-за них расстраиваешься.
— Ты мог бы и не ругаться. Дело не в покупках, а в том, чтобы он делал, что ему говорят. Если он собирается управлять другими людьми, он должен научиться управлять собой. Я не хочу, чтобы он стал таким, как его сестра.
— Нашла с кем его равнять! — огрызнулся Деннис с досадой. — Таким, как она, он никогда не будет.
— Надеюсь. Я хочу, чтобы он чувствовал, что слишком хорош для этой улицы.
— Ты
— Да! — со злым вызовом ответила она. — Если это поможет ему не считать каждый грош, каждый кусок! Чтобы выйти в люди, надо верить, что ты лучше соседа.
— Тьфу! — Деннис снова взял газету. — Не хотел бы я работать у такого вот управляющего, каким ты хочешь сделать парня. По-твоему, пусть он остальных и за людей-то не считает.
Марта ничего не ответила. Она верила в способности Дэнни, но считала его слишком слабохарактерным. По ее мнению, только беспощадная и стоическая праведность могла послужить защитой от ловушек, которые расставляет человеку жизнь. Кто предупрежден заранее, тот вооружен: предостережением для Дэнни служит улица, на которой они живут, а панцирем — неукоснительное соблюдение кодекса безоговорочного повиновения богу… и ей.
— Только тебе и говорить, кого считать людьми, — сказала она после долгой паузы. — Сам ты так ничего и не добился. И знаешь только своих приятелей в кабаке. По-твоему, такая компания нужна Дэнни, чтобы подготовить его к жизни в хорошем обществе, которая его ждет? Или пусть он шляется по дансингам и бильярдным?
— Да нет, — уныло ответил ее муж. — Я сам от него многого жду. И помог бы ему, было бы чем! Я только не хочу, чтобы он стал надутым зазнайкой, вот и все. А если все пойдет по-твоему, он и на нас-то глядеть не захочет, — закончил он со смутным предчувствием катастрофы.
Марта торопливо обдумывала его слова. Они пробудили некоторый страх и в ее душе, так что, успокаивая его, она больше старалась успокоить себя.
— Это глупости, — сказала она. — Я знаю его лучше, чем ты. Он еще будет мне благодарен, что я не дала ему плыть по течению. Он ходит в церковь, — добавила она истово, — а это главное. Преподобный Рейди дал ему прекрасную рекомендацию. И это лучшая для него помощь. А я просто не хочу, чтобы он начал своевольничать, еще не научившись понимать, что для него полезно, а что нет.
Перевернув газетную страницу, Деннис поискал глазами какой-нибудь интересный заголовок.
— Ну, тебе видней, — сказал он. — Да только Дэнни уже не маленький, так что не заставляй его все время держаться за твою юбку.
— Попозже пойди поговори с ним, — ответила она. — У него тогда станет полегче на душе.
Когда Деннис поднялся в комнату сына, Дэнни сидел за письменным столом, уже несколько успокоившись, — бушевавшая в нем буря выплеснулась в три строфы, запечатленные на листке из книги бухгалтерского учета.
Его отец, близоруко прищурившись, рассматривал учебники бухгалтерского дела, лежавшие на столе. Это был ключ к тому неведомому миру мягких кресел, большого жалованья и короткого рабочего дня, куда предстояло вступить Дэнни.
— Ты занимался? — спросил он с некоторой робостью.
Дэнни кивнул, обрадовавшись, что его стихотворение осталось незамеченным.
Деннис переступил с ноги на ногу.
— Мы с твоей матерью, сынок, хотим, чтобы ты вышел в люди, — сказал он с чувством. — А с меня ссор хватит. Ты уж совсем взрослый, и я ей сказал: он сам знает, что делает, ну и оставь его в покое.